Вот про ужасную жару и духоту Санкт-Петербурга Ф. М. Достоевский, например, пишет с такой слезой, что просто приходится верить: именно в Петербурге жить было очень тяжело, очень плохо. Естественно, ничего похожего вы не найдете в описаниях москвичей, хотя летняя температура воздуха там выше, да к тому же континентальная жара переносится хуже. К тому же в Москве душнее — меньше ветров и ветерков. Конечно, московский писатель говорит о жаре, его герои могут мучиться от жары — хотя бы как Бездомный с Берлиозом на Патриарших прудах, — но нигде в московских описаниях летняя жара не превращается в «ненасытимое страдание»», которое по всякому поводу так обожал описывать Федор Михайлович.
То же самое с зимой. Сибирь намного холоднее, чем Европейская Россия. В Красноярске, Новосибирске и Томске редкий год не бывает 2–3 дней, когда столбик опускается ниже 40 градусов, а уж не меньше 15–30 дней, когда ниже минус 30 градусов. В Якутске даже эта погода покажется теплой, а оконные рамы в домах приходится делать тройными. Причем в Сибири было и есть много пришельцев, сибиряков в первом поколении. Но эти «новые сибиряки» не оставили ничего, даже отдаленно похожего на жуткие описания зимы в Петербурге.
Зима 1987 года выдалась в Петербурге невероятно холодной — как-то раз было даже целых минус 37 градусов! Мои петербургские друзья ужасались и одновременно гордились: Санкт-Петербург оправдывал репутацию кошмарного города, где «все не как у людей». Я выражал им свое сочувствие, особенно дамам, которые «отморозили коленки» или у которых «отваливались уши», но всякий раз напоминал — в моем родном городе такая температура — вполне обычная. Некоторые из петербуржцев воспринимали это как личный выпад и чуть ли не как предательство: ведь я пытался похитить какой-то кусочек «особости» и «исключительности» Санкт-Петербурга.
В Москве тоже гораздо холоднее, уже хотя бы из-за континентальности, но московский морозец, по какой-то загадочной причине, воспринимается как «бодрящий». В Москве зима — это время, когда
Гимназистки румяные,
От мороза чуть пьяные,
Грациозно счищают
Талый снег с каблучка.
В Петербурге зима — превосходнейший предлог еще раз, как выражался граф Лев Николаевич, «пойти и пострадать». Очень часто зима — время смерти множества людей. Начало этой традиции положено еще в XVIII веке (не традиции умирать, естественно, а страдать по поводу зимы и подчеркивать, сколько людей не дожили до весны), «…была такая нездоровая и сырая зима, что умерло множество людей всех сословий», — писал в феврале 1782 г. петербургский чиновник Пикар в письме в Москву А. Б. Куракину.
Такой же колорит Петербурга в цикле Н. А. Некрасова, с очень «петербуржским» названием «О погоде».
Не до сна! Вся столица молилась,
Чтоб Нева в берега воротилась,
И минула большая беда —
Понемногу сбывает вода.
Начинается день безобразный —
Мутный, ветреный, темный и грязный.
Ах, еще бы на мир нам с улыбкой смотреть!
Мы глядим на него через тусклую сеть,
Что как слезы, струятся по окнам домов
От туманов сырых, от дождей и снегов!
[120]
Это начало цикла; так сказать, стихотворный зачин. А дальше — в том же духе, без просвета:
День, по-прежнему гнил и несветел,
Вместо града дождем нас мочил.
[121]
Хоронят чиновника, и
В эту воду мы гроб опустили,
Жидкой грязью его завалили,
[122]
— как же иначе…
Наступает следующий день, и конечно же:
Надо всем распростерся туман.
Душный, стройный, угрюмый, гнилой,
Некрасив в эту пору наш город большой,
Как изношенный фат без румян…
[123]
Продолжать цитировать Некрасова можно бесконечно, и все будет в том же самом духе.
Метель в Москве — веселая, как у Булгакова. Естественность падения снега, не подчиняющегося властям, скорее радует, а в оппозиционной литературе подчеркивается: тоже весело. Как у Н. Савицкого: «беспартийный снежок».
[124]
Метель в Петербурге — что-то жуткое, почти сатанинское. Какая-то зловещая декорация, на фоне которой надо ждать только самого худшего. И вообще — это в других городах снег подчиняется силе тяжести и другим скучным законам физики. Не хотите же вы, чтобы снег в Петербурге летал, как везде?! Можете смеяться, но по-моему, сама мысль, что в Петербурге действуют те же законы природы, может иногда восприниматься как издевательство. По крайней мере, Анна Ахматова так не думала:
И снег летит, откуда-то не сверху,
А словно подымается с земли.
И у В. Набокова появляется петербургский снег, летящий снизу вверх — «Прощание навеки: в зимний день с крупным снегом, валившим с утра, всячески — и отвесно, и косо, и даже вверх».
[125]
Мало того! В Петербурге вообще нельзя понять, какое сейчас время года! Иногда в Петербурге на Рождество и Новый год идет дождь — тоже, кстати, признак более теплого морского климата. Но петербуржцы разве этому радуются? Ничего подобного! Дождь в новогоднюю ночь служит для них убедительным подтверждением — мы находимся в «неправильном», ненормальном, абсурдном городе. В городе, где на каждом шагу «небываемое бывает».
А весна? В Петербурге что, есть весна?
«И весенняя осень так жадно ласкалась к нему», — сообщает Ахматова.
«Весна похожа на осень», — уныло соглашается А. Блок.
«Черная весна похожа на осень», — поддакивает почти забытый писатель прошлого века Вагинов в своей «Козлиной песне».
Если человек девственный в литературе, но уже побывавший весной в Петербурге, прочитает все это — удивлению его не будет предела. Потому что теплая, душистая весна в Петербурге, пронизанная трелями соловьев и ароматом растений, не имеет ничего общего с ужасами, которые живописует литература.
Булгаков не особенно жаловал мимозы, «отвратительные, тревожно желтые цветы».
[126]
В конце концов, имеет же писатель право на какие-то пристрастия? Но и у него почему-то цветущие липы нисколько не отдают ни тлением, ни, допустим, плохо вычищенным клозетом. Вот когда «покрытая трупной зеленью» рука Геллы «обхватила головку шпингалета, тогда «вместо ночной свежести и аромата лип в комнату ворвался запах погреба».
[127]
