Тут возможно два варианта:
1. Через 10–15 лет накопится критическая масса, и Петербург опять рванет, вырвется вперед как интеллектуальный лидер России.
2. Из-за постоянного оттока этой «критической массы» Петербург еще долго будет местом, где интеллект России рождается, выращивается, но не реализуется.
Заключение
ГРЯДУЩИЙ ГОРОД
Необходимо всерьез интересоваться тем, что будет после твоей смерти.
Б. Рассел
Но все это — про то, какую роль может сыграть Петербург. Сам город при этом не изменяется; и в роли «русского Гонконга», и в роли столицы «Руси Петербургской», и в роли центра Северо-Запада единой России остается одно и то же городское урочище.
Одна из любимых страшилок современного петербуржца: Петербургу, оказывается, пришел конец. Лучше всего у Городницкого:
Десятки различных примет
Приносят тревожные вести:
Дворцы и каналы на месте,
А прежнего города нет.
Но что такое — этот «конец Петербурга»? Имеется в виду исчезновение того, задуманного двести лет назад, духа города. Что дает уверенность, будто «дух города» оставался неизменным первые двести лет существования Петербурга. Бог весть.
Речь ведь совершенно не идет о замене одних зданий другими или об изменении планировки города. Просто вот живут сейчас не так, как было тридцать лет назад, и живут, следовательно, неправильно, и вообще вода стала какая-то не мокрая, женщины некрасивыми, а воздухом так прямо и дышать невозможно.
Конец петербургского периода
Впрочем, легко было бы жить на свете, если бы «конец Петербурга» был только блажью «людей вчерашнего дня» или стариковским брюзжанием. Конечно же, все это тоже есть: и бурчание людей, не способных ни замечать, ни признавать перемен; скрипение не самых умных стариков, в дни молодости которых и солнце-то светило более ярко, и несравненно более «правильно».
Но факт остается фактом: город исторической эпохи пережил «свою» эпоху — ту, в которой он был воздвигнут, гигантским памятником которой остается по сей день. Пережив несколько экстремумов (1918–1922; 1941–1944), город пережил и несколько исторических эпох. В каждую из этих эпох он — оставаясь прежним во всех деталях — воспринимался по-разному.
Все советское время прошло под знаком памяти о прошлом. Петербург оставался памятником эпохе, а в какой-то мере — себе самому. Помню Петербург 1960-х, могилы русских царей в Петропавловской крепости. Не было одинаковых белых надгробий, как сейчас. Были разные по стилю плиты с еле различимыми буквами. Комендантское кладбище заросло бурьяном; помню поджатые губы бабушки; ее бормотание. Что шептали поджатые губы: молитвы? Проклятия? Ругань? Уже не у кого спрашивать.
Но могилы были разные, у каждого из царей — другая. И Петра III здесь не было, он покоился в Александро-Невской лавре. Сейчас в Петропавловской крепости нет уже «тех самых» плит. Одинаковые белые надгробия, включая могилу Петра III, который никогда здесь не лежал.
И в этом — тоже знамение конца эпохи. Нет ни петербургского периода, ни его доживания. Нет и полемики с ним. Нет причин для поджимания губ: потому что нет ни стремления скрыть то, что было, ни небрежения к прошлому. Есть красивые белые плиты; есть аккуратные мемориальные доски. Русское прошлое перестало быть частью политики. И стало просто русским прошлым.
По 1960-м помню еще липы на аллеях Царского Села: они помнили Пушкина. Одна липа упала на моих глазах и ранила прохожего. Липы (те самые! именно их видел Пушкин!) еще можно показать сыновьям. Но до внуков достоят они едва ли. Дуб, по легенде посаженный Петром, еще стоял в конце 1990-х, у меня есть слайд остатков этого дуба, корявое подобие когда-то огромного дерева. Сейчас на этом месте — посаженный на месте прежнего дубок.
Еще в 1970-е годы, даже в начале 1980-х, на скамеечках сидели старушки в белых панамках. Их речь, их манеры сразу же отдавали той, еще царского времени, гимназией. Старушки пришли из минувшей эпохи и ушли естественным образом, независимо от исторических катаклизмов. Сейчас на скамеечках сидит, ведет уютные старушечьи разговоры уже совсем другое поколение.
Получается — на глазах исчезают живые приметы петербургского периода нашей истории — от лип и дубов до старух.
Это и есть — «конец Петербурга»? Конец остатков того, что пришло из другой исторической эпохи? В определенной степени — да.
Оплакивать ли конец петербургского (и любого другого) исторического периода? Мне часто кажется — уйди эпоха иначе, завершись не отвратительной резней, и совсем иначе воспринималась бы «Россия, которую мы потеряли».
Наверное, пепел погубленных людей и погубленной культуры вечно будет стучать в наше сердце. Но ведь и не будь большевиков — исторические эпохи все равно когда-нибудь кончаются. Викторианскую эпоху британцы тоже вспоминают с умилением. Положи ей конец не мирная смерть престарелой Императрицы, а национальная Катастрофа — вероятно, англичане сейчас говорили бы о ней… ну примерно так, как мы говорим о петербургской.
Поэтому я не вижу причин плакать об «историческом Петербурге». Его конец грустен: как и всякий конец. Динозавры вон тоже вымерли, и это тоже немножко грустно. И конец его — глубоко осмыслен. Да, осмыслен!
Стать взрослым — означает познать грустные истины. Все сущее — смертно. И я, и небо, и солнце, и мама. Рукописи горят. Привычный нам мир и сам Петербург когда-нибудь исчезнет.
Петербуржцы не были бы петербуржцами, если бы упивались картиной гибели Петербурга, так по-петербургски не эстетизировали бы смерть того, что им дорого. Тут и слов никаких не найдешь. Остается только пожелать им красивых декламаций в потоках смешанного с землей снега осенней весной, вдыхая аромат пахнущих какашками роз, под карканье и кудахтанье соловьев.
Нам же придется, как и подобает взрослым людям, еще немного подумать головой. Ведь до сих пор речь шла только о наследии петербургского периода нашей истории — а не о самом городе Петербурге. Не о Петербургском городском урочище.
Конец Санкт-Петербурга как урочища
Придет день, и не останется на Земле русских, как не осталось римлян. Но как остался и продолжает быть месторазвитием Рим, останется и будет месторазвитием Санкт-Петербург.
Настанет день, и наша культурная традиция будет восприниматься примерно так же, как сейчас воспринимается культура Древнего Востока. Придут другие народы, лишь весьма условно происходящие от нас. Но и тогда для города Петра — вообще не очевиден конец. Ведь и Иерусалим, и Багдад не перестали вызывать интерес и восхищение современных людей. И не перестали быть месторазвитиями, кстати говоря.
Люди будущего не поймут эстетики Петербурга? Даже это сомнительно. Ведь смотрим же мы на настенные росписи палеолита, а им не две и не три — им по 15 и по 20 тысяч лет.
