Автобус так и не пришел, настала ее очередь сдаться. Луиза уже было решила пойти пешком, но тут увидела вышедшую из дома мадам Тирьон. Они оказались лицом к лицу, и обе неприятно удивились.
Вдова доктора среагировала быстрее: она стремительно прошла мимо остановки, глядя прямо перед собой, но зло уже свершилось, встреча с любовницей состоялась. Луиза отправилась следом, и мадам Тирьон не выдержала – обернулась.
– Вам мало того, что мой муж покончил с собой?! – воскликнула она и, мгновенно осознав, как нелепо себя повела, повернулась и продолжила свой путь. Она сердилась на себя за то, что дрогнула и была готова сдаться.
Луиза не понимала, зачем идет за ней по пятам, не знала, чем все обернется. Скандалом? Здесь, на улице, в трехстах метрах от дома доктора?
– Что вам, в конце-то концов, нужно? – Мадам Тирьон снова обернулась.
Она задала правильный вопрос, но Луиза не знала ответа.
Женщина решительно зашагала дальше, но снова остановилась, не имея сил продолжать игру. Длить подобную ситуацию, оказаться в смешном положении было для нее невыносимо. Не выяснять же отношения на тротуаре! Так вульгарно ведут себя только консьержки…
– Идемте! – произнесла она повелительным тоном.
Они вошли в чайный салон.
Мадам Тирьон согласилась поговорить с Луизой, но на своих условиях – коротко и недолго.
– Чай. С каплей молока.
Луиза вглядывалась в угловатое, с заостренными чертами лицо вдовы, в ее живые глаза и не узнавала несчастное существо с исплаканным лицом, которое встретила в кабинете Лепуатвена.
– Мне то же самое, – попросила она.
– Ну что же, – сказала мадам Тирьон, – так даже лучше, не только у вас есть вопросы.
Луиза рассказала все сама – не спеша, очень просто, как о происшествии, никак к ней не относящемся. Она описала гостиницу, номер, и на первый план неожиданно вышла семнадцатилетняя Жанна Бельмонт, пришедшая туда на любовное свидание с мужчиной много старше себя.
Мадам Тирьон налила себе чаю, даже не подумав «обслужить» Луизу. «Водораздел» между их территориями проходил по середине стола.
– Моему мужу было за сорок, когда он встретил Жанну. – Она повела собственный рассказ, не дожидаясь просьбы собеседницы. – Как можно принять подобное?
Женщина не сводила глаз с чашки, сцепив пальцы в замок, и больше не напоминала ни страдающую вдову, ни властную гранд-даму. Перед Луизой сидела жена, оскорбленная изменой мужа.
– Я не принимала их связь, но понимала ее. Наш брак давно… дал трещину. Мы никогда не любили друг друга, так что ничего удивительного в случившемся не было…
Она пожала плечами с видом покорности судьбе.
– Я предпочла «не заметить» их роман. Уж лучше так, чем нелепое положение, в которое я попала бы, спи мой муж с одной из моих подруг. Но очень скоро стало понятно, что это не интрижка, а настоящая страсть. Больно и унизительно наблюдать за чужой любовью… Я боялась застать их и не могла допустить, чтобы наша дочь обо всем узнала и возненавидела отца, а потому решила уволить Жанну, подумала – пусть видятся где угодно, только не в моем доме.
Мадам Тирьон взглядом подозвала официантку, поправила лежавшую на коленях сумочку.
– В последнее время мой муж как-то вдруг стремительно постарел, – сказала она. – Сегодня он был доктором, оставившим практику, страстным любителем истории, литературы, ботаники, а назавтра превратился в старика, ходил, шаркая ногами, стал неопрятен, забывчив, часто заговаривался. Мне Тирьон не признавался, но я точно знаю: он осознавал свое состояние, хотел сохранить достоинство и потому выбрал смерть… Я такого не ожидала. Могу себе представить, как тяжело вам пришлось… потому и отказалась подавать жалобу.
Луизе было странно слышать, как женщина оправдывает нелюбимого, изменявшего ей мужа, из-за которого ей пришлось давать показания следователю.
Вдова оглянулась к стойке и попросила счет.
– Он не хотел причинить вам вред, я уверена.
Появилась официантка, и мадам Тирьон потянулась за кошельком. Луиза остановила ее вопросом:
– А ребенок?
Вдова остановила ее жестом, расплатилась, отпустила официантку, на мгновение закрыла глаза, набираясь сил для последнего признания, и заговорила, не глядя на собеседницу:
– Мой муж хоть и был врачом, оказался не готов к подобному. Жанна отказывалась… хотела оставить малыша, и я предъявила Тирьону ультиматум: она или я.
Луиза представила яростный напор, заставивший доктора сдаться.
С самого начала разговора вдова называла ее мать Жанной, словно та была не служанкой, а соседкой, знакомой.
– У Жанны не было выбора: девятнадцать лет, ни денег, ни работы, ни образования. Она уцепилась за беременность, чтобы вынудить моего мужа жениться.
Мадам Тирьон посмотрела на Луизу, и та прочла в ее глазах боль и ненависть.
– Могу вас заверить, она очень старалась! Но не преуспела. – Женщина покачала головой, и в этом движении были торжество и непримиримость.
Возникла пауза.
Многие вещи решались в это мгновение.
Во что вылилась бы вся эта история, если бы Луиза, вместо того чтобы промолчать, не показать, что ей больно, спросила: «А как умер этот ребенок?» Мадам Тирьон наверняка выдумала бы ответ, которому Луиза могла бы и поверить. Кто не имел в своем окружении, тем более жена практикующего врача, семьи с мертворожденным ребенком, который мог бы послужить примером?
Чтобы отделаться от незваной гостьи, вдове было достаточно пересказать несколько общих мест, но Луиза взяла над ней верх, оказалась сильнее. Сердце ее истекало кровью, но она продолжала молчать, и мадам Тирьон сдалась:
– Ребенка отдали сразу после рождения. Муж за этим проследил: я потребовала, чтобы он продал кабинет, мы переехали, и я больше никогда ничего не слышала о Жанне. Да и не имела желания…
– Отдали…
– Да, в приют.
– Это была девочка или мальчик?
– Мальчик. Кажется…
Мадам Тирьон встала:
– Вы пережили тяжелый момент, мадемуазель, но поступили так из-за денег. Я ни о чем не просила и всего лишь хотела защитить семью. Вы понудили меня к мучительным воспоминаниям. Надеюсь, мы больше не встретимся.
Она ушла не простившись, даже не взглянув на собеседницу.
Несколько минут Луиза сидела неподвижно над нетронутой чашкой чая, пытаясь осознать услышанное. Ребенок Жанны Бельмонт и доктора не умер.
19
– Франция наконец-то успокаивается…
«Хорошо сказано…» Весь «Континенталь» восхищался способностью Дезире Миго «поскрести по сусекам» и превратить крошечную новостишку в полное оптимизма сообщение. Судьбе давно пора было вознаградить его по-настоящему воодушевляющей информацией. Дезире мог бы напыжиться, но его стихией были слова.
