Она положила пухлую папку на стол и начала читать.
Первый документ был озаглавлен так: «Протокол касательно младенца, принесенного по предъявлении документов».
В году 1907-м, 8 июля, в 10:00, в местное отделение органов государственного призрения явился посетитель мужчина, чтобы оставить ребенка. В соответствии с инструкциями…
Доктор Тирьон сам принес ребенка в приемную органов государственного призрения. В этом вдова не солгала.
Фамилия и имя ребенка?
Ландрад, Рауль.
Дата рождения?
8 июля 1907 г.
Место рождения?
Париж.
Комментарий:
Человек, сдавший ребенка, отказался назвать свою фамилию, но заявил, что работает врачом. Он заявил, что ребенок не был ни зарегистрирован в мэрии, ни крещен. Я, как полагается по закону, даю ему имя и фамилию.
Луиза взглянула на календарь. 7 июля – Святой Рауль, 8-е – Святая Ландрада. Все понятно, чиновник долго голову не ломал. Интересно, как бы он поступил, если бы в тот день отказались от двух детей?
В протоколе уточнялось: «Ребенок одет в белую вязаную кофточку. Особых примет не имеет, состояние здоровья нормальное».
Луиза вернулась к документу:
Согласно закону от 27 июня 1904 года, циркуляру министерства от 15 июля текущего года, указу департамента от 30 сентября 1904 года и настоящему протоколу, ребенок Ландрад Рауль удовлетворяет всем условиям, чтобы считаться отказным ребенком.
В папке остался один-единственный административный документ: «Протокол передачи ребенка от государства в приемную семью».
У Луизы задрожали руки.
Маленький Рауль не попал в приют, его отдали в приемную семью, и случилось это 17 ноября 1907 года.
По приказу г-на префекта Сены и согласно статьям 32…
Она перевернула страницу:
…ребенок, мальчик Ландрад Рауль, воспитанник народа, передается семье Тирьон, проживающей в Нёйи, на бульваре Обержон, 67…
Луиза задохнулась от изумления.
Она два раза перечитала документы и закрыла папку, совершенно лишившись сил. Доктор Тирьон от имени Жанны отказался от ребенка, а потом усыновил его. И воспитал.
Луиза плакала и не понимала, что именно ее подкосило. Да нет, понимала, конечно понимала! Она столкнулась с чудовищным обманом. Злилась на мать за то, что та бросила ребенка, и вдруг осознала несправедливость, жертвой которой стала Жанна Бельмонт. Несчастная женщина всю жизнь корила себя, страдала в разлуке с сыном, а его, оказывается, растил родной отец.
Вместе со своей женой.
Она пошла к двери мимо потрясенного архивариуса, обернулась, но ничего не сказала, вытерла глаза, вернулась, встала на цыпочки, поцеловала молодого человека в сухие губы и навсегда исчезла из его жизни.
Мсье Жюль уронил тряпку, стремительно обогнул стойку и обнял Луизу:
– Почему ты плачешь, крошка моя? Что случилось?
Он назвал ее «крошкой»!
Ресторатор выпустил Луизу из медвежьих объятий, и она заплакала еще горше, глядя на его озабоченное лицо.
Как же это тяжело – знать, что ошибалась, и не иметь возможности объясниться, попросить прощения…
22
Многие давно считали Дезире феноменом. Трудно было поверить, что этот молодой человек, быстро идущий по коридорам «Континенталя», стараясь держаться ближе к стене, и начинающий нервно моргать, если кто-то к нему обращается, каждый день спокойным и хорошо поставленным голосом, идеально четко разъясняет текущую ситуацию всем, кто ее не понимает, демонстрируя при этом исключительную информированность.
Между тем изменение военного контекста сместило центры интереса в «Континентале», и Дезире Миго, которого считали столпом информации, перестал интересовать всех, кроме мсье де Варамбона. Этот господин не оставлял попыток разоблачить «самозванца», но его никто не слушал. Мсье де Варамбон играл в «Континентале» роль Кассандры
[52].
Взгляды всех и каждого обратились на север страны, где французы вместе с союзниками отступали под напором немцев, не в силах осознать успеха врага в Арденнах и скорости его продвижения. Немцы шли вперед, сметая со своего пути храбрую и неколебимую, но трагически плохо подготовленную к подобному походу армию. Да ни один начальник Генерального штаба даже в самом страшном сне не поверил бы в подобное! Безмятежно комментировать для прессы контекст событий становилось все труднее. Фронтовые репортеры участвовали в игре и пели осанну французской армии, но не могли «не заметить» седанского разгрома, поражения во Фландрии и «движения задним ходом» (Дезире dixit!)
[53] к Дюнкерку, где французы доблестно прикрывали отступление союзников, чтобы тех не сбросили в пролив. Дезире, не боясь греха, утверждал, что «союзники сражаются блестяще», «сдерживают продвижение немцев», а «наши дивизии не страшатся вражеских потуг», но все знали, что триста тысяч солдат могут быть уничтожены нацистами или оказаться на дне Ла-Манша.
Дезире представился случай проявить свою исключительную проницательность и безупречную логику, когда 28 мая король Бельгии Леопольд Третий отказался от сопротивления и сдал страну немцам.
– Катастрофа! – завывал заместитель директора, хватаясь за голову.
Этот вопль стал постоянной метафорой ситуации, им можно было заменить утренний брифинг для прессы, который Дезире вел уверенно-победительным тоном.
– Ошибаетесь, мсье, это наш шанс, – ответил он шефу.
Тот встрепенулся.
– Нам требовалось оправдать отступление французской армии, и теперь мы можем ссылаться на предательство одного из союзников.
Очевидность анализа потрясла заместителя директора. Все было просто как божий день и прекрасно, как античная статуя. Неотразимо. Ближе к вечеру Дезире излагал свою теорию обычному пулу журналистов и корреспондентов.
– Увенчанная славой французская армия способна в данный момент совершенно переломить ситуацию, прорвать немецкий фронт и отбросить захватчиков к восточным границам. Увы, трусливая бельгийская монархия своим позорным отступничеством предоставила – к счастью, всего на несколько часов – преимущество захватчикам.
Слушатели Дезире не спешили принять подобное объяснение.
