Анриетта помолчала, собираясь с мыслями.
– Я не сразу осознала происходящее… А потом, в один разнесчастный день, заметила, что отец потускнел, превратился в человека, побежденного жизнью, закрылся от окружающего мира… До него было не достучаться.
У Луизы стало тяжело на сердце.
– Вы не сказали правды Раулю?
– Смелость – не самая сильная черта характера Тирьонов.
– Что с ним стало?
– Пошел в армию. Пока служил, выучился на электрика. Он умный и мастеровитый. Его призвали в прошлом году, сейчас он на фронте.
Наступил вечер, за окном стемнело. Они снова выпили, и Луиза вдруг испугалась, что не сможет идти, будет шататься, как последняя пьянчужка.
– У вас есть его фотография?
Ей нестерпимо захотелось увидеть лицо Рауля, понять, на кого он похож. Потом она будет спрашивать себя: «Что ты надеялась увидеть? Сходство с братом?..» Человеку свойственно все замыкать на себя…
– Думаю, да.
Луиза едва дышала от волнения.
– Держите…
Анриетта протянула ей пожелтевший снимок с обломанными краями и ободряюще улыбнулась. Младенец десяти или двенадцати месяцев, изображенный на фотографии, напоминал всех младенцев сразу, Анриетта его любила, он вызывал у нее умиление, а Луиза ничего не почувствовала.
– Спасибо, – тихо сказала она.
– Оставьте себе.
Анриетта погрузилась в невеселые мысли. Луиза не могла понять, сбросила она с себя тяжкий груз или жалеет, что была слишком откровенна.
В темноте квартира стала выглядеть иначе, не как убежище музыкантши, чья жизнь проходит рядом с роялем, но как берлога одиночки, закрывшейся от мира.
Анриетта проводила гостью до двери и сказала на прощанье:
– Рауль пишет, только если ему что-нибудь нужно. Я не обижаюсь, он всегда был таким… корыстным… Даже в солдатах этот мальчик остался мерзавцем. Я его обожаю, но… В последнем письме он попросил денег, сообщил, что попал в военную тюрьму Шерш-Миди. Уверяет, что по ошибке. Наверное, украл медали у какого-нибудь генерала и продал как лом, на вес. Завтра придумает другую причину.
Женщины обменялись рукопожатием.
– Подождите-ка минутку… – сказала Анриетта, исчезла в глубине квартиры и вернулась с пакетом, перевязанным бечевкой.
– Здесь письма, которые ваша мать писала моему отцу, они были в его столе.
Спускаясь по лестнице, Луиза чувствовала себя отяжелевшей.
Обидно, что сын ее матери стал мелким мошенником, но это не главная беда.
Рауль Ландрад понятия не имеет, кто его мать, ему неизвестны трагические обстоятельства собственного появления на свет. Рауля Ландрада сделали моральным уродом мстительная женщина с холодным сердцем и слабовольный отец.
Знал ли он, что доктор Тирьон его настоящий родитель?
Она сунула письма в сумку и отправилась в «Маленькую Богему», чтобы выплакаться в объятиях мсье Жюля.
6 июня 1940 года
24
Эти улицы знали праздники – 14 Июля, свадьбы, начало отпусков, – но теперь всеобщего веселья не наблюдалось, да и радости особой не было… Деловитые отцы семейства загружали автомобили, матери бегали туда-сюда, прижимая к груди детей, выносили матрасы, ящики, стулья, как будто вся улица решила переехать среди ночи.
Фернан курил сигарету у окна столовой, смотрел вниз, наблюдая за лихорадочной деятельностью соседей, и обдумывал проблему отъезда.
Три недели назад он побывал на странной мессе в соборе Парижской Богоматери, после чего стал размышлять об этом всерьез.
Его подразделение Национальной гвардии – мобильную бригаду – послали обеспечивать порядок на паперти. Казалось, молчаливая толпа, занявшая все пространство от собора до мостов через Сену, ждет Мессию. Вместе него появился капитульный викарий Парижа в золотом облачении, митре и с посохом в руке, чтобы встретить председателя Совета министров господина Рейно, послов, членов правительства и господина премьер-министра Эдуара Даладье. Фернан изумился, увидев, что ответственные политики – радикалы, социалисты, масоны – составили одну делегацию и явились просить о помощи Бога, в которого не верили. Самым тревожным оказалось присутствие значительного числа военных в парадной форме. Сливки Генштаба, маршал Петен, генерал Кастельно
[56], генерал Гуро
[57] и иже с ними. Фернан спросил себя: «Им что, больше делать нечего, кроме как молиться, когда проклятые боши прут вперед по нашей территории?»
Установленные на паперти громкоговорители ожили, поникшие люди услышали звуки гимна «Приди, Дух животворящий», монсеньор Боссар прочел «Приди к нам на помощь, святой Михаил, победитель диавола…», и, наконец, возвысил свой голос каноник Бро, архиепископ: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь». Фернан понял: если правительство и военные дошли до такой крайности, значит они больше не понимают, какому святому доверить судьбу Франции.
Месса все длилась и длилась, а Фернан думал о том, сколько километров за это время преодолели танки Гудериана
[58].
Колокольный звон плыл над толпой, священство и члены правительства медленным шагом покидали собор, и все поняли: Господа назначили начальником Генштаба.
Фернан прикинул, как скоро весь этот… бомонд сбежит из столицы. Слухи множились, один неприятней другого. Половина бригады испарилась, даже высокие чины, и заявленных причин никто не проверял.
Вернувшись домой, Фернан принял решение отправить из столицы Алису, несмотря на состояние ее здоровья. Она, схватив его за руку, сказала хрипловатым, берущим за сердце голосом: «Одна я не поеду, дорогой!» У нее сразу приключился приступ тахикардии. Фернан понимал это, но в такие моменты впадал в отчаяние из-за полного бессилия. Он положил ладонь на сердце Алисы и в который уже раз ужаснулся.
– Только не без тебя… – повторила она.
Ее голос дрожал.
– Ладно, – уступил Фернан. – Ладно, только не волнуйся…
