Вы уверяете, что любите меня, так почему предпочитаете войну любви?
Возвращайтесь, ладно?
Придите ко мне. И останьтесь со мной.
Ваша Жанна
Поступок доктора Тирьона казался немыслимым. Ему было за пятьдесят (на ту, Великую войну брали всех, а врачам работы всегда хватало!), но он решил рискнуть жизнью.
Луизе хотелось повторить вслед за матерью: «Зачем? Ради убеждений?» Кто знает, остается только гадать…
Внезапно она вспомнила двух бывших фронтовиков, снимавших у матери пристройку. Жанна впервые пустила жильцов, увидев в тех двоих что-то особенное, неповторимое.
– Не представляю его на войне, – сказал мсье Жюль.
Луизе патриотизм доктора Тирьона тоже казался неестественным, и она очень пожалела, что не может прочесть его писем к Жанне Бельмонт. Понять любую историю любви нелегко, а сделать это, зная правду только одной стороны, и вовсе невозможно… Доктор решился на самопожертвование, потому что хотел защищать Родину. Или свою любовь.
9 августа 1916 г.
Мой муж погиб 11 июля.
Ж.
Эту фразу Жанна написала на листке, вырванном из тетради.
У Луизы заболело сердце.
Брак ее родителей оказался полной катастрофой, его не спасло и рождение дочери. Она высморкалась, промокнула слезы.
– Ладно, девочка, успокойся, иди ко мне. – Мсье Жюль прижал Луизу к груди, забрал у нее последнее письмо и начал читать дрожащим голосом, останавливаясь на каждом слове.
Октябрь, 1919 г.
Мой любимый!
Я пишу вам последнее письмо и волнуюсь, как в нашу первую встречу. Сердце трепещет, рвется из груди, но надежда покинула меня.
Теперь, когда это стало возможным, вы отказываетесь жить вместе со мной.
Знаете, что убиваете меня, и все-таки не хотите.
Я утешаюсь моей к вам любовью и малышкой Луизой, которую не могу бросить, как вы бросаете меня. Не будь у меня дочери, я бы покончила с собой. Без малейших сожалений.
Я всегда любила только вас.
Жанна
Час назад мсье Жюль произнес ту же фразу. Любовь, она и есть любовь…
Итак, Жанна овдовела и решила, что теперь у них с Тирьоном начнется новая жизнь, но доктор отказался.
– Ну и сволочь! – негодовал ресторатор.
Луиза покачала головой:
– Нет, вы не понимаете… Он согласился воспитывать Рауля, сына Жанны. Взял мальчика в семью, но не сказал об этом Жанне и стал заложником тайны. Реши он уйти к Жанне, мадам Тирьон открыла бы ей все… Так закончилась история их любви.
Они помолчали.
Мсье Жюль один выпил бутылку вина, Луиза сделала всего глоток. Наконец оба встряхнулись, гоня прочь мо́рок, Луиза выплеснула остатки на землю, толстяк вышел крутануть рукоятку
[65] и завести мотор.
Они покинули лес, не промолвив ни слова.
Золотой предвечерний свет угас, «пежо» снова влился в поток машин, телег, тележек, тачек, груженных мебелью, и поехал вдоль полей, где лошади, которых никто не напоил, перепрыгивали через изгородь и мчались прочь. «Исход» богачей закончился много дней назад, теперь наступила очередь всех остальных – крестьян, гражданских, инвалидов, «пансионерок» борделя на машине мэрии, пастуха с тремя овцами.
Поток беглецов стал отражением разграбленной, опустевшей страны. Всюду были лица, множество лиц. «Напоминает огромную похоронную процессию, зеркало наших печалей и поражений…» – думала Луиза, глядя в окно.
Проделав «ползком» километров двадцать, «пежо» застрял в гигантской пробке на дороге Сен-Реми-сюр-Луар.
Рядом с ними остановилась женщина, толкавшая перед собой тележку с мешками белья.
– У вас не осталось воды?
– Есть бутылка в багажнике, – нехотя ответил мсье Жюль.
Луиза достала воду и передала женщине:
– Держите…
В тележке лежало не белье, а трое спящих детей.
– Старшим восемнадцать месяцев, малышке нет и девяти.
Женщина работала воспитательницей (в городе, названия которого Луиза не расслышала), мэр приказал немедленно эвакуироваться, и родители разобрали детишек по домам.
– Всех, кроме этих троих. Не знаю почему… Мать и отец старших – приличные люди, наверное, им что-то помешало… О матери девочки мы ничего не знали, она только-только появилась в городе, представляете?
Женщину трясло от страха и усталости.
– Крошка проголодалась, ей плохо, ведь она не умеет есть, только пить…
Она протянула Луизе бутылку.
– Оставьте себе…
Мсье Жюль раздраженно нажал на клаксон. Когда движение возобновлялось, никто не знал, как далеко удастся проехать, на метр или на тысячу. Луиза снова взялась за письма Жанны, не собираясь их читать, жест был чисто машинальным и выдавал глубочайшую тревогу.
Беда пришла, как всегда, неожиданно, в образе птеранодона
[66] с широко расправленными крыльями. Он с завыванием пронесся так низко над землей, как будто вознамерился подцепить когтями деревья, машины и беженцев, но вместо этого расстрелял метров сто асфальта и начал набирать высоту. Потрясенные, расплющенные жестокостью случившегося люди даже не пытались подняться на ноги. У всех было одно желание – как можно глубже зарыться в землю.
Мсье Жюль мгновенно оказался рядом с дверью, Луиза осталась в машине, не успев выскочить. Выли сирены, сухо щелкали пули, никто не понимал, ранен он или нет, мозг отказывался функционировать.
Собратья птеранодона, жаждущие поучаствовать в страшном пиршестве, сменяли друг друга в небе по три-четыре раза. Они сеяли ужас со свирепым весельем хищников, трубя в свои иерихонские трубы и разрушая волю людей и их тела, разрывая барабанные перепонки, вскрывая грудные клетки и размягчая мозг. Кровожадные пулеметные очереди рассекали на части все на своем пути. Луиза зажимала уши руками, не в силах сдвинуться с места, не уверенная, что все еще жива.
