– Как мы его сварим? – спросил он.
Рауль расплылся в улыбке:
– Забудь, старина, кролика больше нет, он его сожрал, целиком!
Габриэль высунул голову наружу.
– Представляю тебе Мишеля, – сказал Ландрад.
Рядом с ним сидел огромный пес серой масти с белым пятном на груди, толстым черным носом и розовым языком сантиметров тридцати в длину… Весил великан не меньше семидесяти килограммов.
– Благодаря кролику мы с Мишелем подружились, я его угостил. Теперь мы неразлучны, правда, малыш?
– Но мы могли бы…
– Знаю, знаю, жрать хочется до невозможности, зато я сделал доброе дело и кое-что тебе принес. Давай, посмотри!
На дороге стоял широкий деревянный ящик на железных колесиках с рекламным лозунгом на боку, сделанным синими буквами: «Мое мыло – это Монсавон!»
[73] Габриэль понял замысел товарища, заметив, что грудь Мишеля обвязана веревкой.
– Если господин барон соизволит…
И они отправились в путь: Рауль Ландрад на своих двоих, Габриэль – в ящике из-под мыла и Мишель в упряжке. Рауль распевал во все горло:
– Мы победим, потому что мы – сильнее всех!
Могучий кане-корсо
[74] с покладистым нравом легко тянул упряжку, и, когда смолкла «победная песнь», стал слышен резкий противный скрип колес по асфальту.
Рауль не только поймал кролика и приручил пса, он провел рекогносцировку.
– Сен-Реми-сюр-Луар в той стороне, километрах в двенадцати, – объяснял он. – Но нас могут обнаружить и опознать, так что лучше отправимся в Вильнёв. Думаю, там будет безопаснее, и доктора найдем, чтобы занялся твоей ногой.
Итак, Рауль предлагал идти на юг. Они были дезертирами, мародерами и беглыми заключенными в розыске. Им следовало избегать мостов и главных дорог, повернуть на восток и попытаться переправиться через Луару. Дальше будет видно.
Уже на первом привале оба поняли, насколько фантастичен этот план. Мишелю требовалось много пить, а уж есть… Рауль обнаружил его привязанным к забору дома на выезде из деревни: наверное, хозяева побоялись, что он побежит следом, когда уезжали… На привалах громадный пес клал голову на колени своего спасителя и довольно сопел.
– Милый песик, да?
Габриэль вспомнил цирковую обезьянку, чья жизнь оборвалась так трагично, потому что Рауль разозлился. Мишель, конечно, не чета обезьяне, его Ландрад в канаву не выбросит, но только Небу ве́домо, чем закончится их приключение.
Они шли, петляли по проселочным дорогам, чтобы не смешиваться с беженцами, с трудом добывая еду. Рана Габриэля требовала срочного вмешательства.
– Не смертельно, но дренаж не помешал бы… – утешал друга Рауль. Он был тысячу раз прав, вот только сделать они ничего не могли. Пока не могли…
46
Луиза забрала тележку с детьми и покормила их. Женщина, которая стерегла мальчиков, пока она варила суп и рис, устроила их в глубине зала.
– Эй, только не на бильярде! – крикнул хозяин. – Изгадите сукно!
– Не нуди, Раймон… – бросила женщина, даже не оглянувшись.
Луиза так и не узнала, кто она – жена, мать, клиентка, соседка, любовница?
Звенели стаканы, щелкала касса, стучали тарелки… Обстановка напомнила Луизе «Маленькую Богему». Что стало с мсье Жюлем? Она не верила, что ее друг погиб, представляла его живым, и большую часть времени ей это удавалось.
Луиза совершенно вымоталась, чувствовала себя грязной, едва справлялась с нервами и очень хотела есть.
Женщина отвела ее в заднюю комнату, к раковине с краном, достала из шкафчика две ветхие, но чистые тряпки, кивнула на кусок мыла и сказала:
– Закрою вас на ключ. Постучите, когда закончите.
«Наверное, так освежались проститутки в дешевых гостиничных номерах…» – подумала Луиза, выстирала трусы и надела их мокрыми, взяла с полки несколько тряпок, спрятала под блузкой, но устыдилась, положила все обратно и только после этого постучала.
– Берите тряпки, они вам пригодятся, – сказала женщина, успевшая переодеть детей, и Луиза поняла намек: ей пора, здесь для нее сделали все, что могли.
– Спасибо, – сказала она, вложив в одно слово всю свою признательность. – Не знаете, где я могу оставить мальчиков, они ведь не мои?
Да, она была в мэрии. Нет, в Красном Кресте ей отказали. Возможно, в префектуре? Женщина отвечала отрывисто, напряженным тоном – очевидно, боялась, что Луиза бросит детей и сбежит.
И вот она снова на улице.
Ее «одарили» двумя бутылками воды, рисовым отваром в банке из-под огурцов и тряпками с маленьким кусочком мыла в газете. Через какое-то время детей снова потребуется переодеть и накормить, но несколько часов у нее все-таки есть. Луиза почти обессилела, но так и несла малышку на одной руке, а другой толкала тележку.
Мысленно она составляла список того, что требуется найти непременно и как можно быстрее.
Встретив женщину с коляской, Луиза спросила:
– Простите, у вас не найдется лишней пеленки?
Нет, лишней нет.
У колонки она попросила у другой женщины немного стирального порошка и два франка:
– Я совсем без денег, а там продают яблоки…
Незаметно для себя Луиза стала попрошайкой, нищенкой.
Она покинула Париж, чтобы отыскать мифического Рауля Ландрада, и могла бы стать одной из тех, кто на Северном вокзале показывал людям фотографию с вопросом: «Вы его не встречали?» А теперь клянчит у беженцев ломоть хлеба, стакан молока, кусочек сахара.
Нищета – гениальный наставник. Луиза за несколько часов научилась произносить слова, которые нужно говорить мужчинам и женщинам, молодым и старым, и изображать смущение и отчаяние.
– Мою зовут Мадлен, а вашу?
И после этого, как бы невзначай:
– У вас нет лишней шерстяной кофточки? Это для старших, подойдет даже та, что на двухлетнего…
В конце дня она набрала достаточно всего, чтобы переодеть троих детей (пришлось еще раз отстоять очередь к колонке в самом центре города) и накормить двоих. У нее имелось: три пеленки, килограмм яблок, английские булавки, метр бечевки. Один молодой папаша тайно от жены отдал Луизе летний костюмчик, но он, к сожалению, оказался велик мальчикам. Еще она нашла кусок брезента, свернула его в трубку на случай дождя и положила в тележку, хотя с трудом справлялась с ней. Отпопрошайничества до воровства один шаг. Луиза начала присматриваться к коляскам: долго стояла на одном месте, как будто ждала встречи, а сама наблюдала за матерью, которая на минуту оставила коляску на тротуаре. В последний момент передумала и быстро ушла, стыдясь не намерения украсть, а своего малодушия. «Я была бы никудышней матерью…» – думала она, напевая колыбельную малышке. Окружающие принимали ее за сумасшедшую.
