Теперь он стоял перед каминной полкой, ноги согревал
разожженный в камине потрескивающий огонь.
(огонь?.. в августе?.. да… и нет… время стало единым) Между
двумя слониками из слоновой кости стояли часы под стеклянным колпаком. Стрелки
показывали без одной минуты полночь. Он затуманенными глазами уставился на них.
Что, Грейди хотел показать ему вот это? Он повернулся, чтобы спросить, но
Грейди его уже покинул.
Наполовину отыграв «Тикет ту райд», музыканты завершили
мелодию медью фанфар.
– Пришло время! – объявил Горас Дервент. – Полночь! Маски
долой! Маски долой!
Он снова попытался обернуться, чтобы увидеть, какие
известные лица окажутся под глянцем и красками масок, но оцепенел, не в силах
отвести глаз от часов – их стрелки сошлись, указывая вертикально вверх. Гости
продолжали скандировать:
– МАСКИ ДОЛОЙ!
Часы начали деликатно вызванивать полночь. Вдоль стального
рельса под циферблатом навстречу друг другу поехали две фигурки – одна справа,
другая слева. Джек смотрел, позабыв, что снимаются маски. Часы зажужжали. Зубцы
повернулись, сцепились; тепло поблескивала латунь. Балансир исправно ходил из
стороны в сторону.
Одна из фигурок изображала поднявшегося на цыпочки мужчину,
в руках у него было зажато что-то наподобие крошечной клюшки для гольфа. Вторая
– маленького мальчика, одетого в бумажный колпачок школьника-лодыря.
Поблескивающие куколки были выполнены фантастически точно. Спереди на тулье
бумажной шапочки малыша Джек прочел надпись: ДУРАК.
Фигурки скользнули на противоположные концы стальной
палочки-оси. Откуда-то безостановочно неслись звенящие ноты вальса Штрауса. В
голове Джека в такт мелодии закрутились слова бредовой рекламной песенки: «корм
для собак… гав-гав-гав-гав… корм для собак…»
В часах папочка опустил на голову мальчугана стальной
молоточек. Сын рухнул вперед. Молоточек поднимался и опускался, поднимался и
опускался. Воздетые вверх для защиты руки мальчика задрожали. Скорчившийся
малыш упал навзничь. А молоточек все поднимался и опускался под легкую,
звенящую музыку Штрауса; казалось, Джек видит лицо мужчины – вспухшие узлы
мышц, сосредоточенность, зажатость – видит, как рот игрушечного папочки
открывается и закрывается, пока он поливает руганью безжизненную обезображенную
фигурку сына.
Изнутри на стеклянном колпаке появилось крошечное красное
пятнышко.
Еще одно. Рядом шлепнулись еще два.
Теперь брызги красной жидкости летели вверх, подобно
грязному дождю, они ударялись о стеклянные бока колпака и стекали по ним, мешая
видеть, что делается внутри, а к ярко-алому примешались крошечные серые
ленточки живой ткани, кусочки мозга и кости. И все равно Джек видел, как
взлетает и падает молоток – ведь часовой механизм продолжал поворачиваться,
зубцы по-прежнему цеплялись за рычаги и зубчики этой хитроумной машины.
– МАСКИ ДОЛОЙ! МАСКИ ДОЛОЙ! – визжал за его спиной Дервент,
а где-то человеческим голосом выл пес.
(но у часов не может идти кровь, часовой механизм не может
кровоточить.) Кровь залила уже весь колпак. Джек разглядел клочки слипшихся
волос – но и только, слава Богу, ничего больше он не видел, и все равно думал,
что его стошнит, ведь он все еще слышал удары опускающегося молотка, слышал
даже сквозь стекло, слышал не хуже, чем мелодию «Голубого Дуная». Но это было
уже не механическое «тинк-тинк-тинк», когда механический молоток бьет по
механической голове, удары стали мягкими, расплющивающими, глухими – воздух
разрезал настоящий молоток, он с чавканьем опускался на губчатые грязные
останки. Останки, некогда бывшие…
– МАСКИ ДОЛОЙ!
(и над всем воцарилась Красная Смерть!) В нем поднялся
жалобный пронзительный вопль, Джек бросился прочь от часов, вытянув вперед
руки, спотыкаясь; ноги, как деревянные цеплялись друг за дружку. Он умолял
остановить это – забрать его, Дэнни, Венди, забрать весь мир, если им так
хочется, – только остановиться, не погружать его в полное безумие, оставить
хоть крошечный огонек.
Бальный зал был пуст.
Стулья, растопырив ножки, покоились вверх дном на столах,
закрытых от пыли кусками пластика. Красный с золотым узором ковер вернулся на
танцевальную площадку, защищая полированный паркет. Эстрада пустовала, если не
считать отсоединенной микрофонной стойки и пыльной гитары без струн,
прислоненной к стене. Из высоких окон вяло падал холодный утренний свет –
зимний свет.
У Джека по-прежнему кружилась голова, он все еще чувствовал
опьянение, но, обернувшись назад к камину, мгновенно протрезвел. Там стояли
только слоники… и часы.
Спотыкаясь, Джек пересек холодный, полный теней вестибюль и
столовую. Нога зацепилась за ножку стола, тот с треском перевернулся, а Джек
растянулся во весь рост, до крови разбив нос об пол. Он поднялся, шмыгая и
промокая нос тылом руки. Добравшись до бара «Колорадо», Джек ввалился туда
сквозь качающуюся дверь так, что створки отлетели назад и ударились о стены.
Пусто… но, слава Богу, бар был полон! В темноте тепло
поблескивало стекло и серебряные каемки этикеток.
Однажды, вспомнил Джек, давным-давно он рассердился, что за
полками нет зеркала. Сейчас он был этому рад. Поглядев в него, он увидел бы
просто очередного пьяницу, который только что нарушил зарок не пить:
расквашенный нос, расстегнутая рубаха, взъерошенные волосы, заросшие щеки.
(вот каково, если сунуть в гнездо всю руку.) Джека вдруг
пронзило чувство полного одиночества. Он расплакался, чувствуя себя неожиданно
несчастным, и от души желая умереть. Наверху от него заперлись жена и сын.
Вечеринка закончилась.
Он снова потянулся вперед, к стойке.
– Ллойд, мать твою так, где ты? – заорал он.
Ответа не было. В этой прекрасно обитой (камере) комнате не
было даже эха, которое вернуло бы его же слова и создало бы видимость компании.
– ГРЕЙДИ!
Никакого ответа. Только бутылки, стоящие по стойке смирно,
все – внимание.
(кувырнись, умри, апорт, служи, умри)
– Наплевать, сделаю сам, черт вас дери.
Обойдя стойку наполовину, он потерял равновесие и упал
вперед, глухо стукнувшись головой об пол. Он поднялся на четвереньки, вращая
глазами (причем каждый глаз делал это независимо от второго), и что-то невнятно
забормотал. Потом рухнул, повернув голову набок, и захрапел.
Снаружи ветер, который гнал перед собой сгущающийся снег,
завыл громче. Было 8:30 утра.
45. Аэропорт Стэплтон, Денвер
В 8:31 по горному времени летевшая рейсом N196 авиакомпании
ТВА женщина разрыдалась и принялась выплескивать свое личное мнение, которое,
возможно, разделяла часть пассажиров (а коли на то пошло, даже экипаж), что
самолет сейчас разобьется.
