– Но ведь это не совсем так, а? Здесь есть телефоны и
гражданская радиостанция, наверное, тоже. Потом, в национальном парке
«Скалистые горы» есть вертолеты, которые вполне могут сюда долететь, а такая
большая площадка, как эта, вместит пару вертушек.
– Не знаю, не знаю, – сказал Уллман. – Передатчик в отеле
есть – его вам покажет мистер Уотсон вместе со списком частот, на которых
следует выходить в эфир, если понадобится помощь. Телефонные линии между отелем
и Сайдвиндером все еще идут поверху и чуть ли не каждую зиму где-нибудь
обрываются, а это – минимум три недели, а максимум – полтора месяца. Еще в
сарае есть снегоход.
– Ну, тогда вы вовсе не отрезаны от внешнего мира.
Лицо мистера Уллмана приняло страдальческое выражение.
– Предположим, ваш сын или жена поскользнулись на лестнице и
раскроили себе череп, мистер Торранс. Сочтете ли вы отель отрезанным в этом
случае?
Джек понял, что тот прав. Мчащийся на предельной скорости
снегоход может доставить вас в Сайдвиндер за полтора часа... вероятно. Вертолет
из Спасательной службы парков может добраться сюда за три часа... при
оптимальных условиях. В снежный буран он даже не сумеет подняться. Доехать же
на предельно быстро мчащемся снегоходе нечего и надеяться – даже если рискнешь
вытащить серьезно пострадавшего человека на двадцать пять градусов ниже нуля
или, учитывая холодный ветер, на сорок пять.
– В случае с Грейди, – сказал Уллман, – я рассуждал во
многом также, как мистер Шокли – в вашем случае. Одиночество само по себе может
оказаться губительным. Лучше, если с человеком будут его близкие. Если и
случится неприятность, подумал я, весьма вероятно, это будет не столь серьезно,
как проломленный череп, несчастный случай с электроприборами или какие-нибудь
судороги. Серьезный случай гриппа, воспаление легких, сломанная рука, даже
аппендицит – все это оставляет довольно времени.
Подозреваю, что ничего бы не случилось, если бы Грейди при
моем полном неведении не запасся в избытке дешевым виски и если бы не то
любопытное состояние, которое во время оно называлось «кабинной лихорадкой».
Вам знаком такой термин? – Уллман изобразил слабую покровительственную улыбку,
готовый дать разъяснения, стоит только Джеку признаться в своем невежестве, и
Джек обрадовался, что может быстро и четко ответить.
– Это жаргонный термин, обозначающий клаустрофобическую
реакцию, которая проявляется у людей, много времени проведших друг с другом
взаперти. Внешне клаустрофобия проявляется как неприязнь к людям, с которыми
вас заперли. В крайних случаях могут возникнуть галлюцинации, насилие – такой
пустяк, как подгоревший обед или спор, чья очередь мыть посуду, может окончиться
убийством.
Уллман, похоже, пришел в сильное замешательство, что страшно
обрадовало Джека. Он решил еще чуточку поднажать, но про себя пообещал Венди
сохранять спокойствие.
– В этом-то, полагаю, вы и ошиблись. Он причинил им вред?
– Он убил их, мистер Торранс, а потом покончил с собой.
Своих девочек он убил топориком, жену застрелил и сам застрелился. У него была
сломана нога. Несомненно, он так упился, что упал с лестницы.
Уллман вытянул руки и добродетельно взглянул на Джека.
– У него было высшее образование?
– Собственно говоря, нет, не было, – несколько натянуто
сообщил Уллман. – Я полагал, что... э-э... скажем, индивидуум с не слишком
богатой фантазией будет менее восприимчив к оцепенению, одиночеству...
– Вот в чем ваша ошибка, – сказал Джек. – Тупица сильнее
подвержен кабинной лихорадке – так же, как он скорее пристрелит кого-нибудь за
карточной игрой или ни с того, ни с сего ограбит. Ему делается скучно. Когда
выпадает снег, делать нечего, остается только смотреть телевизор или играть в «солитер»,
жульничая, когда не можешь выложить все тузы. Остается только собачиться с
женой, изводить детей придирками и пить. Засыпать все труднее, потому что
нечего слушать, поэтому он напивается, чтобы уснуть и просыпается с похмельем.
Он становится раздражительным. И, может быть, ломается телефон, а антенну валит
ветром, заняться нечем, можно только думать, жульничать в «солитер» и делаться
все раздражительнее и раздражительнее... И, наконец, – бум, бум, бум.
– В то время, как образованный человек, такой, как вы?
– Мы с женой оба любим читать. У меня есть пьеса, над
которой надо работать, Эл Шокли, вероятно, говорил вам об этом. У Дэнни –
головоломки, раскраски, приемник на кристаллах. Я планирую выучить его читать и
еще ходить на снегоступах. Венди тоже хотела бы научиться. Да, по-моему, мы
найдем, чем заняться и не станем мозолить глаза друг другу, если телевизор
выйдет из строя. – Он помолчал. – Когда Эл сказал, что я больше не пью, он не
обманывал. Когда-то я пил, и это делалось серьезным. Но за последние
четырнадцать месяцев я не выпил и стакана пива. Я не собираюсь притаскивать
сюда спиртное и, по-моему, после того, как пойдет снег, у меня не будет случая
достать выпивку.
– Вот в этом вы абсолютно правы, – сказал Уллман. – Но пока
вас здесь трое, возможные проблемы умножаются. Я уже говорил об этом мистеру
Шокли, теперь я поставил в известность вас. Он ответил, что берет это под свою
ответственность и вы, очевидно, тоже готовы взять на себя ответственность...
– Да.
– Очень хорошо. Я согласен, поскольку выбор у меня невелик.
И все же я предпочел бы нанять неженатого студента, который взял академический
отпуск. Ну, может быть, вы и справитесь. Теперь я передам вас мистеру Уотсону,
который проведет вас по цокольному этажу и нашей территории. Но, может быть, у
вас есть еще вопросы?
– Нет. Никаких.
Уллман встал.
– Надеюсь, вы не в обиде, мистер Торранс. В том, что я вам
изложил, нет ничего личного. Я только хочу, чтобы дела «Оверлука» шли, как
нельзя лучше. Это отличный отель. И хочется, чтобы он таким и оставался.
– Нет. Не в обиде. – Джек снова сверкнул широкой рекламной
улыбкой, но порадовался, что Уллман не подал ему руки. Обида была. Еще какая.
2. Боулдер
Выглянув из кухонного окна, она увидела, что он просто сидит
на краю тротуара, не играя ни грузовичками, ни фургоном, ни даже глайдером из
бальсы, которому так радовался всю неделю с тех пор, как Джек принес игрушку в
дом. Просто сидит, уперев локти в бедра, окунув подбородок в ладони и
высматривает их старенький фольксваген – пятилетний малыш, поджидающий папу.
Венди вдруг стало не по себе – до слез не по себе.
Она повесила посудное полотенце на перекладину возле
раковины и пошла вниз, застегивая две верхние пуговицы халата. Джек со своей
гордостью! ЭЙ, НЕТ, ЭЛ, ПРОТЕКЦИИ МНЕ НЕ НАДО. ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ У МЕНЯ ВСЕ
ТИП-ТОП. Щербатые стены в подъезде были исписаны цветными мелками, восковыми
карандашами и аэрозольной краской. От крутой лестницы чуть что отлетали щепки.
Дом пропитался кислым запахом старья – да что это за место для Дэнни после
аккуратного кирпичного домика в Стовингтоне? Соседи сверху, с четвертого этажа,
официально не были женаты, но, если это ее не беспокоило, то беспокоили их
постоянные злобные стычки. Парня сверху звали Том. После того, как бары
закрывались, соседи возвращались домой и война начиналась всерьез – по
сравнению с этим остальные дни недели были всего лишь разминкой. Джек называл
это «ночные бои по пятницам», но это было не смешно. Женщина – ее звали Илейн –
под конец ударялась в слезы и безостановочно повторяла: «Не надо, Том.
Пожалуйста, не надо». А он орал на нее. Однажды они даже разбудили Дэнни, а
Дэнни спит, как убитый. На следующее утро Джек перехватил Тома, когда тот выходил
и, отведя подальше по тротуару, что-то сказал ему. Том расшумелся было, начал
грозить, но Джек добавил еще что-то – слишком тихо, чтоб Венди могла
расслышать, – и, мрачно покачав головой, Том ушел, и все. Это случилось неделю
назад, несколько дней было получше, но с выходных жизнь стала возвращаться в
нормальное – простите, в ненормальное – русло. Для мальчика это было нехорошо.
