Пока что стояла сверхъестественно красивая осень. Все три
недели, что Торрансы провели здесь, один золотой денек сменялся другим.
Прохладный, бодрящий утренний воздух днем прогревался до шестидесяти с
хвостиком – это как нельзя лучше подходило для того, чтоб взобраться на покатую
крышу западного крыла «Оверлука» и перестелить там черепицу. Джек честно
сознался Венди, что работу можно было закончить еще четыре дня назад, только он
посчитал, что спешить некуда. Вид, открывавшийся сверху, был столь эффектным,
что перед ним бледнела даже панорама за окном президентского люкса. Более того,
успокаивала сама работа. На крыше Джек чувствовал, как исцеляется от ноющих ран
последних трех лет. На крыше он чувствовал, как обретает душевное равновесие.
Те три года начинали казаться путаным кошмаром.
Черепица сильно прогнила, часть ее полностью сдуло ураганами
прошлой зимы. Все это он отодрал и сбросил с края крыши, вопя во все горло
«Воздух!» – ему вовсе не хотелось попасть в Дэнни, если тот ненароком забредет
сюда. Когда оса добралась до Джека, он как раз вытаскивал наружу изношенный
болт.
Ирония заключалась в том, что каждый раз, взбираясь на
крышу, Джек сам себя предупреждал: осторожней, не наступи на гнездо; на такой
случай при нем была дымовая шашка. Но нынче утром тишина и покой были такими
полными, что его бдительность ослабла. Он снова очутился в мире медленно
создаваемой им пьесы, набрасывая начерно сцену, над которой будет работать
вечером. Пьеса продвигалась очень неплохо и, хотя Венди высказывалась мало, он
знал, что жена довольна. Не давалась решающая сцена между директором школы,
садистом Денкером, и Гэри Бенсоном, юным героем пьесы – на ней Джека заколодило
в последние несчастные полгода в Стовингтоне, в те шесть месяцев, когда
страстная жажда напиться бывала столь сильна, что ему едва удавалось
сосредоточиться на уроках в школе, не говоря уже о сверхпрограммных
литературных притязаниях.
Но вот уже двенадцать вечеров, стоило Джеку усесться за свой
ундервуд той модели, что ставят в конторах (его он позаимствовал из главного
офиса с первого этажа), как препятствие под его пальцами исчезало столь же
волшебным образом, как растворяется во рту сахарная вата. Почти без усилий ему
удалось постичь душу Денкера (а этого все время недоставало), соответственно
чему он переписал большую часть второго акта так, чтобы все вертелось вокруг новой
сцены. С течением времени все яснее становился третий акт, который крутился в
голове у Джека, когда оса положила конец раздумьям. Он подумал, что мог бы за
две недели вчерне набросать акт, а к Новому году закончить чистовик проклятой
пьесы целиком.
В Нью-Йорке у него был литагент – упрямая рыжеволосая
пробивная дамочка по имени Филлис Сэндлер, она курила «Герберт Тэрейтон», пила
из бумажного стаканчика «Джим Бим» и полагала, будто литературный свет клином
сошелся на Шоне О'Кейси. Она продала три рассказа Джека, включая тот, что
напечатал «Эсквайр». Джек уже сообщил Филлис про пьесу под названием «Маленькая
школа», описав основной конфликт между талантливым ученым Денкером,
опустившимся до того, что он превратился в жесткого, ожесточающего других
директора новоанглийской школы на переломе века, и Гэри Бенсоном, учеником,
который видится Денкеру самим собой в молодости. Филлис ответила, выразив
интерес, и предостерегла, что прежде, чем садиться за пьесу, Джеку следует
перечитать О'Кейси. В этом году она написала ему еще раз, спрашивая, где, черт
побери, пьеса. Джек в кислом тоне ответил, что «Маленькая школа» бессрочно – а
не исключено, что и навсегда – застряла на полпути от руки к бумаге в той
«любопытной интеллектуальной Гоби, которая известна, как авторский затык».
Теперь создавалось впечатление, что Филлис и впрямь имеет шанс получить пьесу.
Хороша пьеса или нет, поставят ли ее когда-нибудь – вопрос совсем иного
порядка. К тому же Джека, кажется, такие проблемы не слишком заботили. В
известном смысле он чувствовал, что камнем преткновения была сама пьеса в целом
– колоссальный символ неудачных лет в Стовингтонской подготовительной; символ
женитьбы, которую Джек чуть было не доконал подобно севшему за руль старой
развалюхи рехнувшемуся мальчишке; символ чудовищного нападения на сына,
инцидента с Джорджем Хэтфилдом на автостоянке – инцидента, который нельзя было
по-прежнему рассматривать, как очередную внезапную разрушительную вспышку
своего темперамента. Теперь Джек думал, что проблема его пьянства частично
произрастала из неосознанного желания освободиться от Стовингтона, а ощущение,
что деваться некуда, душило любой писательский порыв. Он бросил пить, но жажда
свободы не уменьшилась. Отсюда – Джордж Хэтфилд. Теперь от тех дней осталась
только пьеса на столе в их с Венди спальне, а когда он закончит ее и отошлет в
нью-йоркское агентство Филлис, можно будет вернуться к иным вещам. Не к роману
(Джек пока не был готов ринуться в трясину обязательств еще на три года) но к
нескольким рассказам – несомненно. Может статься, к сборнику рассказов.
Осторожно передвигаясь на четвереньках, Джек прополз вниз по
скату крыши, миновав отчетливую границу между новой зеленой черепицей и
участком, который только что закончил расчищать. Добравшись до края участка
слева от вскрытого осиного гнезда, Джек неуверенно направился к нему, готовый
дать задний ход и слететь вниз по лестнице на землю, как только дело запахнет
керосином.
Он склонился над местом, где снял черепицу, и заглянул.
Гнездо лепилось в пространстве между старым болтом и
подостланными под самую черепицу досками три на пять. Черт, и здоровое же оно
было! Сероватый бумажный шар показался Джеку чуть меньше двух футов в диаметре.
Формы он был неправильной, потому что щель между планками и болтом была
узковата, но Джек подумал, что все-таки маленькие педики поработали на славу.
Поверхность гнезда кишела неуклюжими, медленно передвигающимися насекомыми. Это
были крупные недоброжелательные твари – не те в желтых пиджачках, что поменьше
и поспокойнее, нет, это были бумажные осы. От осенней прохлады они отупели,
стали медлительными, но Джек, с детства хорошо знакомый с осами, счел, что ему
повезло – он отделался только одним укусом. Да, подумал он, найми Уллман
работника в разгар лета, тот, разобрав именно этот участок крыши, был бы до
чертиков удивлен. Да уж. Когда на вас садится сразу дюжина бумажных ос и
принимается жалить лицо, руки, плечи, ноги прямо сквозь штаны, вполне можно
позабыть, что до земли
– семьдесят футов. Пытаясь удрать от них, можно просто
ухнуть с края крыши. И все – из-за маленьких созданий, самое крупное из которых
всего-то длиной с половину карандаша.
Где-то, то ли в воскресной газете, то ли в журнальной
статье, он читал, что семь процентов всех смертей в автомобильных катастрофах
не имеют объяснения. Никаких механических неисправностей, никакого превышения
скорости, все трезвые, погода хорошая. Просто на пустынном отрезке дороги
разбивается одинокая машина, и единственный покойник – водитель – не способен
объяснить, что произошло. В статье приводилось интервью с полицейским, по
теории которого многие из этих так называемых «аварий на пустом месте»
происходят из-за оказавшегося в машине насекомого. Осы, какой-нибудь пчелы,
может быть, даже паука или мошки. Охваченный паникой водитель пытается прихлопнуть
его или выпустить, открыв окошко. Не исключено, что насекомое кусает его. Может
быть, водитель просто теряет управление. Так или иначе, бум!.. все кончено. А
насекомое, обычно совершенно не пострадавшее, с веселым жужжанием удаляется от
дымящихся развалин поискать лужок позеленее. Джек вспомнил, что полицейский
стоял за то, чтобы патологоанатомы на вскрытиях таких жертв смотрели, нет ли
укусов насекомых.
