В январе Джордж вместе с двумя дюжинами других учеников
пробовался в дискуссионную команду. С Джеком он был вполне откровенен. Его отец
– юрист акционерного общества – хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Джордж,
не ощущая пламенного призвания заняться чем-то другим, не возражал. Оценки у
него были не самыми лучшими, но это, в конце концов, была лишь средняя школа, а
времени оставалось еще немало. Если бы «может» вдруг превратилось в «должен»,
отцу Джорджа было на кого нажать. Собственные атлетические таланты Джорджа
открыли бы и иные двери. Но Брайан Хэтфилд считал, что его сын должен войти в
дискуссионную команду. Неплохая практика, к тому же что-то именно в таком роде
всегда ищут экзаменационные комиссии в юридических колледжах. Поэтому Джордж
занялся дебатами, а в конце марта Джек выгнал его из команды.
В конце зимы внутрикомандные диспуты воспламенили спортивную
душу Джорджа Хэтфилда. Он стал беспощадным и решительным спорщиком, яростно
подготавливая свои «за» или «против». Неважно, каков был предмет спора –
легализация марихуаны, восстановление смертной казни или дотации на дефицит
горючего. Джордж стал докой, но был так агрессивен, что не заботился, на чьей
окажется стороне – черта, знал Джек, редко встречающаяся и ценная даже для
спорщиков высокого уровня. Душа настоящего спорщика не слишком-то отличается от
души политического авантюриста – и тот, и другой страстно заинтересованы в
решающем шансе. Пока все шло хорошо.
Но Джордж Хэтфилд заикался.
Этот недостаток был незаметен в классной комнате, где Джордж
всегда бывал спокойным и собранным (сделал он домашнее задание или нет) и, уж
конечно, не бросался в глаза на футбольном поле Стовингтона, где
разговорчивость не является доблестью и где иногда за излишнюю тягу к спорам
можно вылететь из игры.
Джордж начинал заикаться, когда как следует заводился на
диспуте. Чем больше он горячился, тем хуже выходило. Стоило ему почувствовать,
что аргументы оппонента никуда не годны и однообразны, как между его речевыми
центрами и ртом возникало нечто вроде интеллектуального столбняка, так что он
прочно застревал на одном месте, а время бежало. Больно было смотреть на это.
– И-ит-так я д-д-думаю, мы должны сказать, что ф-ф-факты в
с-случае, п-приведенном мистером Д-Д-Д-Дорски, те-те-ряют свою ак-ктуальность
из-за н-недавнего ре-ре-шения, спущенного сверху в-в-в…
Звонил звонок, и Джордж в смятении оборачивался, чтобы
яростно уставиться на сидевшего подле зуммера Джека. В такие моменты Джордж
заливался краской, а его рука судорожно комкала заметки.
После того, как Джек выгнал многих явно бездарных учеников,
он еще долго держался за Джорджа. Вспомнилось, как однажды, под вечер, примерно
за неделю до того, как Джек неохотно опустил топор, Джордж задержался после
того, как остальные разлетелись, и сердито обвинил Джека:
– В-вы перевели таймер вперед.
Джек поднял глаза от бумаг, которые убирал в портфель.
– Джордж, о чем ты?
– Вы не д-дали мне мои пять минут целиком. Вы перевели его
вперед. Я с-смотрел на часы.
– Таймер и часы могут идти немного по-разному, Джордж. Эту
проклятую штуковину я и пальцем не тронул. Слово скаута.
– Н-н-нет, трогали!
Воинственность Джорджа, читающееся в его взгляде
«борюсь-за-свои-права» разожгли собственный норов Джека. Он уже два месяца, два
слишком долгих месяца, не прикладывался к бутылке и весь издергался. Он сделал
последнюю попытку не сорваться.
– Уверяю тебя, Джордж, это не так. Дело в твоем заикании. Не
знаешь, отчего оно? В классе ты не заикаешься.
– Я НЕ-НЕ-НЕ З-З-ЗАИКАЮСЬ!
– Не кричи на меня.
– ВЫ Х-ХОТИТЕ П-ПОДЛОВИТЬ МЕНЯ! В-ВАМ НЕ Х-ХОЧЕТСЯ, ЧТОБ Я
Б-БЫЛ В ВАШЕЙ Ч-ЧЕРТОВ-ВОЙ К-К-КОМАНДЕ!
– Не кричи, я сказал. Давай поговорим разумно.
– А п-п-пош-шел т-ты!
– Джордж, если ты справишься с заиканием, я с радостью
оставлю тебя в команде. Ты хорошо готовишься ко всем практическим занятиям и
здорово умеешь раскрыть подоплеку вопроса – а значит, тебя редко можно застать
врасплох. Но толку от этого мало, если ты не в состоянии справиться с…
– Й-я н-н-никогда н-не заикался! – выкрикнул тот. – Это
в-все в-вы! Е-если бы дис-скуссионный к-к-командой руководил к-кто-нибудь
д-д-другой, я бы мог…
Норов Джека отыскал другую лазейку.
– Джордж, если ты не научишься с этим справляться, из тебя
никогда не выйдет хороший юрист. Закон – не футбол. Два часа ежевечерних
тренировок не избавят тебя от этого. Ты что же, думаешь встать на заседании
совета и сказать: «А т-т-теперь, д-д-джентльмены, п-по поводу этого
п-п-правон-нарушения…»
Джек вдруг покраснел – не от гнева, а от стыда за
собственную жестокость. Ведь перед ним был не зрелый человек, а
семнадцатилетний парнишка, столкнувшийся с первым серьезным крушением жизненных
надежд, и как знать – не просил ли мальчик единственным возможным для себя
образом, чтобы Джек помог ему найти выход, справиться с ситуацией.
Джордж бросил на него последний яростный взгляд; слова
застревали между кривящихся, непослушных губ, пытаясь вырваться наружу.
– В-в-вы пе-переставили т-таймер! В-вы не-ненавидите меня,
п-потому ч-что з-з-знаете… вы знаете… з-з-з…
С невнятным криком он пулей вылетел из класса, так хлопнув
дверью, что закрепленное в раме изоляцией стекло задребезжало. Джек так и
стоял, скорее чувствуя, чем слыша гулкий топот «адидасов» Джорджа по коридору.
Первой мыслью Джека, которого еще не отпустили ни его норов, ни стыд за
насмешки над заиканием Джорджа, было какое-то нездоровое ликование: впервые в
жизни Джорджу Хэтфилду понадобилось то, чего он не мог получить. Первый раз
случилась неприятность, которую нельзя было поправить с помощью всех папашиных
денег. Невозможно дать взятку речевому центру. Невозможно предложить языку
прибавку пятьдесят долларов в неделю и премию к Рождеству, чтоб он только
согласился перестать вести себя, как иголка проигрывателя на пластинке с
изъяном. Потом стыд полностью поглотил ликование, и Джек почувствовал себя так,
как чувствовал, сломав руку Дэнни.
«О Господи, я же не сволочь. Пожалуйста».
Подобная болезненная радость по поводу отступления Джорджа
была скорее в духе персонажа пьесы, Денкера, нежели драматурга Джека Торранса.
«Вы ненавидите меня потому, что понимаете…»
Потому, что понимаете… что?
Что такое он мог понимать про Джорджа Хэтфилда, чтоб
возненавидеть его? Что перед Джорджем лежит все будущее? Что он немного похож
на Роберта Редфорда и все девчонки прекращают болтовню, когда в бассейне он
делает двойное сальто с трамплина? Что он играет в футбол и бейсбол с
естественной, незаученной грацией?
