Снова накатило чувство горечи, но сейчас Венди шла во двор и
подавила его. Подобрав юбку, она уселась на край тротуара рядом с сыном и
спросила:
– В чем дело, док?
Он улыбнулся, но улыбка вышла формальной.
– Привет, ма.
Между обутых в кроссовки ног стоял глайдер. Венди заметила,
что одно крыло треснуло.
– Хочешь, посмотрю, что тут можно сделать, милый?
Дэнни вернулся к созерцанию улицы.
– Нет. Папа сделает.
– Док, папа может до ужина не вернуться. В горы путь
неблизкий.
– Думаешь, машинка сломается?
– Нет, не думаю. – Но он дал Венди новую причину для
тревоги. СПАСИБО, ДЭННИ, ЭТОГО МНЕ И НЕ ХВАТАЛО.
– Папа сказал, она может, – сообщил Дэнни небрежным, почти
скучающим тоном. – Он сказал, бензонасос забит дерьмом.
– Дэнни, не говори такие слова.
– Бензонасос? – спросил он с искренним удивлением.
Она вздохнула.
– Нет, «забит дерьмом». Не говори так.
– Почему?
– Это вульгарно.
– Ма, а как это – вульгарно?
– Ну, все равно, как ковырять в носу за столом или делать
пи-пи, не закрыв дверь туалета. Или говорить что-нибудь вроде «забит дерьмом».
Дерьмо – вульгарное слово. Хорошие люди так не говорят.
– А папа говорит. Когда он смотрел мотор в машинке, то
сказал: «Господи, насос-то забит дерьмом». Разве папа плохой?
КАК ТЫ СПРАВЛЯЕШЬСЯ С ЭТИМ, УИННИФРЕД? ТРЕНИРУЕШЬСЯ?
– Папа хороший, но ведь он взрослый. И очень следит за тем,
чтоб ничего такого не сказать при тех, кто не поймет.
– Как дядя Эл, да?
– Да, правильно.
– А когда я вырасту, мне можно будет так говорить?
– Думаю, ты будешь так говорить, понравится мне это или нет.
– А во сколько лет?
– Двадцать звучит неплохо, а, док?
– Как долго ждать...
– Понимаю, что долго, но, может, ты попробуешь?
– Ладно...
Дэнни снова уставился на дорогу. Он чуть пригнулся, как
будто собрался встать, но подползал ярко-красный жук, и это было куда большей
новостью. Он опять расслабился. Венди задумалась, насколько переезд в Колорадо
отразился на Дэнни. Он ничего не говорил, но она тревожилась, замечая, сколько
времени он проводит наедине с собой. В Вермонте дети-ровесники Дэнни были у
троих преподавателей, коллег Джека, и там был детский сад, но здесь не было никого,
с кем Дэнни мог бы играть. Большую часть квартир занимали студенты
университета, женатых пар здесь, на Арапаго-стрит, было раз-два и обчелся, и
только совсем у немногих – дети. Она насчитала около дюжины студентов или
старших школьников, трех грудных младенцев – и все.
– Мам, почему папа потерял работу?
Выброшенная из раздумий Венди забарахталась в поисках
ответа. Они с Джеком уже обсуждали, как выйти из положения, если Дэнни задаст
именно этот вопрос, и диапазон ответов колебался от уклончивых объяснений до
чистой, лишенной всякого глянца, правды. Но Дэнни не спрашивал. Вопрос
прозвучал только сейчас, когда Венди чувствовала себя подавленной и меньше
всего готовой отвечать на него. Однако Дэнни не отводил глаз, возможно, читая
на ее лице смущение и делая из этого свои выводы. Она подумала, что побуждения
и действия взрослых должны казаться детям такими же значительными и зловещими,
какими кажутся опасные звери под сенью темного леса. Детей дергают туда-сюда,
как марионеток, а зачем и почему – они представляют себе лишь смутно. Эта мысль
опять привела ее в состояние, опасно близкое к слезам, и, стараясь прогнать их,
она нагнулась, подняла сломанный глайдер и принялась вертеть его в руках.
– Дэнни, помнишь, папа тренировал дискуссионную команду?
– А как же, – сказал он. – Спор для потехи, да?
– Верно. – Она все вертела в руках глайдер, разглядывая
название «Спидоглайд» и голубые звездочки переводных картинок на крыльях и
спохватилась, что рассказывает сыну чистую правду.
– Там был мальчик по имени Джордж Хэтфилд, папе пришлось
выгнать его из команды. То есть, у Джорджа получалось хуже, чем у некоторых
других ребят. Джордж сказал, что папа выгнал его потому, что невзлюбил, а не
потому, что он не справился. Потом Джордж сделал гадость. Думаю, ты знаешь об
этом.
– Это он провертел дырки в шинах нашей машинки?
– Да, он. После уроков, а папа поймал его за этим. – Тут она
снова замялась, но теперь деваться было некуда, выбор сузился: то ли сказать
правду, то ли солгать.
– Папа... иногда он поступает так, что потом жалеет об этом.
Бывает, он не думает, как следовало бы. Не слишком часто, но иногда такое
случается.
– Он сделал Джорджу Хэтфилду больно, как мне, когда я
рассыпал все его бумаги, да?
ИНОГДА...
(Дэнни с загипсованной рукой...)
ОН ПОСТУПАЕТ ТАК, ЧТО ПОТОМ ЖАЛЕЕТ ОБ ЭТОМ.
Венди свирепо заморгала, загоняя слезы обратно.
– Почти так, милый. Папа ударил Джорджа, чтоб тот перестал
резать шины, а Джордж стукнулся головой. Тогда те, кто отвечает за школу
сказали, что Джордж больше не может ходить в нее, а папа – учить в этой школе.
– Она замолчала, с опаской ожидая потока вопросов.
– А, – сказал Дэнни и снова принялся смотреть на дорогу.
Тема явно была закрыта. Если бы только и для Венди было так
же просто закрыть эту тему. Она поднялась.
– Пойду наверх, выпью чаю, док. Хочешь парочку печений и
стакан молока?
– Я лучше подожду папу.
– Не думаю, что он доберется домой раньше пяти.
– Может, он рано приедет.
– Может и так, – согласилась она. – Вдруг успеет.
Она была уже на полпути к дому, когда он позвал: «Ма!»
– Что, Дэнни?
– Тебе хочется уехать в этот отель и жить там зимой?
Ну который из пяти тысяч ответов, скажите на милость, надо
было выбрать? Объяснить, что она думала вчера? Или прошлой ночью? Или сегодня
утром? Каждый раз бывало иначе, спектр менялся от ярко-розового до
глухо-черного. Она сказала:
