Дэнни захлопал глазами. Кошмар растаял, превратившись в
подсознании мальчика в нечто неясное, неопределенное, но испуг еще не прошел.
– А можно спать у вас?
– Конечно, – сказала Венди. – Ох, милый, жалость-то какая…
– Все нормально, мам.
Она опять расплакалась, и Джек положил ей руку на плечо.
– Венди, клянусь, я все сделал по инструкции.
– Ты избавишься от него утром? Пожалуйста.
– Конечно.
Все трое забрались в постель, и Джек уже собрался было
выключить лампу над кроватью, как вдруг замер и вместо этого откинул одеяло.
– Гнездо тоже надо сфотографировать.
– Только сразу возвращайся.
– Ладно.
Он пошел к шкафу, вынул камеру и последний кубик для вспышки
и показал Дэнни кружок из большого и указательного пальцев. Дэнни улыбнулся и
здоровой рукой проделал в ответ то же самое.
«Что за пацан, – думал он, шагая к комнате Дэнни. – Все, как
надо, и еще немножко».
Люстра все еще горела. Джек пересек комнату и, когда
взглянул на столик подле двухэтажной кровати, по коже у него пошли мурашки.
Волоски на шее пытались встать дыбом, так, что закололо кожу.
Сквозь прозрачную миску гнездо было едва видно. Все стекло
изнутри кишело осами. Трудно сказать, сколько их там было. По крайней мере,
пятьдесят. А может, сто.
Сердце в груди билось медленными толчками. Он отснял гнездо,
а потом опустил аппарат, чтобы дождаться, пока осы снова расползутся. Он обтер
губы ладонью. В голове снова и снова прокручивалась одна и та же мысль, ей
вторил (ты вышел из себя, ты вышел из себя) почти суеверный страх. Вернулись.
Он убил ос, но они вернулись. Мысленно он услышал, как орет в перепуганное,
плачущее личико сына: НЕ ЗАИКАТЬСЯ!
Он опять обтер губы.
Подойдя к рабочему столику Дэнни, Джек порылся в ящиках и
вернулся с большой составной картинкой-загадкой, у которой задняя стенка была
из фанеры. Он поднес ее к ночному столику и осторожно передвинул на нее миску.
Осы в своей тюрьме сердито жужжали. Потом, придавив миску так, чтоб та не
соскользнула, он вышел в коридор.
– Идешь спать, Джек? – спросила Венди.
– Идешь спать, папа?
– Мне надо вниз на минуточку, – сказал он, заставив себя
выговорить это легким тоном.
«Как это случилось? Как, ради Бога?»
Шашка несомненно была нормальной. Он видел, как, когда он
дернул за кольцо, из нее повалил густой белый дым. А через два часа, когда он
поднялся наверх, то через отверстие на верхушке гнезда вытряхнул россыпь
маленьких трупиков.
«Тогда как же? Спонтанная регенерация?»
Безумие. Чушь в духе двадцатого века. Насекомые не
воскресают, не регенерируют. Даже, если бы яйца могли полностью созреть за
двенадцать часов, матка откладывает их не в это время года. А в апреле или мае.
Осень
– время, когда осы умирают.
Под миской яростно жужжало живое опровержение.
Спустившись вниз по лестнице, он пронес их через кухню. В ее
дальнем конце была дверь на улицу. Почти ничем не прикрытое тело пронизал
холодный ночной ветер, ноги мигом окоченели на холодной бетонной площадке,
площадке, куда в курортный сезон доставляли молоко. Джек осторожно опустил
загадочное явление на землю и, когда выпрямился, взглянул на прибитый к дверям
термометр. Ртуть стояла ровно на двадцати пяти. К утру холод их убьет. Он
вернулся внутрь и решительно захлопнул дверь. Немного подумав, он еще и запер
ее.
Проходя обратно через кухню, Джек выключил свет. В темноте
он на минутку задержался, раздумывая – хотелось глотнуть чего-нибудь покрепче.
Ему вдруг показалось, что отель полон сотен приглушенных звуков: потрескивания,
постанывания, потаенных вздохов ветра под карнизами, где, подобно смертоносным
плодам, могут висеть другие гнезда.
Вернулись.
И вдруг Джек обнаружил, что «Оверлук» нравится ему уже не
так сильно, как будто сына покусали не осы; не осы, чудом выжившие после
дымовой шашки, а сам отель.
Последней мыслью Джека перед тем, как он поднялся наверх, к
жене и сыну, было:
(отныне ты будешь держать себя в руках, что бы ни
происходило) Мысль была твердой, решительной и уверенной.
Шагая к ним по коридору, он обтер губы тыльной стороной
руки.
17. У врача
Раздетый до трусиков, Дэнни Торранс лежал на кушетке и
казался очень маленьким. Он снизу вверх смотрел на доктора («зови меня просто
Билл»), который подкатывал большую черную машину. Чтоб получше рассмотреть ее,
Дэнни закатил глаза.
– Не пугайся, малыш, – сказал Билл Эдмондс. – Это
электроэнцефалограф, он больно не делает.
– Электро…
– Мы для краткости называем его ЭЭГраф. Сейчас я прицеплю
тебе пучок электродов к голове… нет, втыкать я их не буду, просто приклею… и
перья вот в этой части прибора запишут излучение твоего мозга.
– Как в «Человеке, который стоил шесть миллионов?»
– Почти. Хочешь стать таким, как Стив Остин, когда
вырастешь?
– Ни за что, – заявил Дэнни, когда сестра принялась
прикреплять провода к крошечным пятачкам, выбритым у него на голове. – Папа
говорит, что в один прекрасный день у него будет короткое замыкание и он
сыграет… в ящик.
– Этот ящик я хорошо знаю, – добродушно сказал доктор
Эдмондс. – Я и сам несколько раз побывал в нем, без шуток. ЭЭГраф, Дэнни, может
очень много нам рассказать.
– Например?
– Например, страдаешь ли ты эпилепсией. Это небольшая
трудность, когда…
– Ага, я знаю, что такое эпилепсия.
– Правда?
– Угу. В моем детском садике – там, в Вермонте – был один
парень… когда я был маленьким, я ходил в садик… и она у него была. Ему не разрешали
пользоваться мигалкой.
– А что это такое, Дэн? – Он развернул машину. По
разграфленной бумаге пошли тонкие линии.
– Там всякие огоньки на ней… все разного цвета. Когда
включите, они мигают, только не все, а вы должны сосчитать, сколько цветов;
если нажмете правильную кнопку, мигалка может выключиться. Бренту нельзя было.
– Потому, что яркие вспышки иногда могут вызвать приступ
эпилепсии.
