Джек поморгал.
– Верно.
Шел сильный снег. Главную улицу Сайдвиндера уже порядком
занесло, разделительная полоса исчезла. Дэнни задрал голову к белому небу,
разинув рот и высунув язык, чтобы поймать медленно падающие вниз белые жирные
хлопья.
– Думаешь, началось? – спросила Венди.
Джек пожал плечами.
– Не знаю. Я надеялся на пару недель отсрочки. Может, так
все-таки и выйдет.
(ИЗВИНИ, ЭЛ. ОТСРОЧЬТЕ, ВАША МИЛОСТЬ. СЖАЛЬТЕСЬ. ЕЩЕ ОДИН
ШАНС. ЧЕСТНО, МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ…) Отсрочка, вот что.
Сколько раз, за сколько лет он – взрослый мужчина – просил
сделать милость, дать еще один шанс? Джеку вдруг стало так тошно от себя
самого, так гадко, что впору было громко застонать.
– Как голова? Не прошла? – спросила Венди, внимательно
приглядываясь к Джеку.
Джек обнял ее одной рукой и крепко сжал.
– Лучше. Пошли, ребята, давайте доберемся домой, пока еще
можно.
Они прошли обратно к тому месту, где у тротуара стоял
грузовичок из отеля: Джек – в центре, левой рукой обнимая за плечи Венди, а
правой – держа за руку Дэнни. К добру или к худу, но он впервые сказал «домой».
Когда Джек сел за руль грузовичка, ему пришло в голову, что,
хоть «Оверлук» и очаровывал, но не слишком-то нравился ему. Уверенности, что
жизнь в отеле на пользу жене и сыну – или ему самому – не было. Может быть,
поэтому он и позвонил Уллману.
Чтоб его выгнали, пока еще не поздно.
Он задним ходом вывел грузовичок со стоянки и поехал прочь
из городка, в горы.
21. Ночные мысли
Было десять. Комнаты заполнил притворный сон.
Джек лежал на своей половине лицом к стене, с открытыми
глазами, слушая медленное, размеренное дыхание Венди. Вкус растворившегося
аспирина еще держался на языке, отчего тот казался шершавым и слегка онемевшим.
Эл Шокли позвонил в четверть шестого – в четверть восьмого по-восточному. Венди
с Дэнни сидели внизу перед камином в вестибюле и читали.
– Лично, – сказал оператор. – Мистера Джека Торранса.
– Я у телефона. – Он перехватил трубку правой рукой, левой
откопал в кармане носовой платок и обтер им саднящие губы. Потом закурил
сигарету. В следующий момент в ухе раздался громкий голос Эла:
– Джекки, малыш, ради всего святого, что ты задумал?
– Привет, Эл. – Он затушил сигарету и схватил экседрин.
– Что происходит, Джек? Сегодня днем мне позвонил Стюарт
Уллман, это был такой странный звонок… Когда Стью Уллман звонит по межгороду за
свой счет, понятно, что дела хреновые.
– Эл, Уллману тревожиться нечего и тебе тоже.
– О чем именно нам нечего тревожиться? Послушать Стью, так
тут какой-то гибрид шантажа и художественного очерка про «Оверлук» в «Нэшнл
Энквайарер». Ну, говори, мальчик.
– Я хотел немножко подразнить его, – сказал Джек. – Когда я
приходил к нему устраиваться на работу, ему приспичило перетряхнуть все мое
грязное белье. «Проблема пьянства». «Последнее место работы вы потеряли, потому
что изувечили ученика». «Сомневаюсь, годитесь ли вы вообще для такой работы». И
так далее. А завелся я, поскольку Уллман потащил на свет божий всю мою
биографию из-за того, что так обожает проклятый отель. Красавец «Оверлук». Ну,
в подвале я нашел альбом с вырезками. Кто-то собрал вместе все наименее
приятное о храме Уллмана… и мне показалось, что в нем не один час шла небольшая
черная месса.
– Надеюсь, Джек, это метафора. – Тон Эла пугал своей
холодностью.
– Да. Но я и правда выяснил…
– История отеля мне известна.
Джек почесал в затылке.
– Вот я и позвонил, подразнил его этим. Признаю, мысль была
не слишком блестящей, больше не буду. Конец рассказа.
– Стью сказал, ты и сам собрался проветрить кое-что из
«грязного белья».
– Стью – мудак! – рявкнул Джек в трубку. – Да, я сказал ему,
что у меня появилась идея написать про «Оверлук». По-моему, этот отель – символ
американского характера периода после второй мировой. Ну… понятно, это звучит
очень напыщенно, я плохо выразился… но так оно и есть, Эл! Господи, может
получиться грандиозная книга! Но – в далеком будущем, могу обещать. Сейчас на
моей тарелке больше, чем мне по силам съесть, и…
– Джек, так дело не пойдет.
Он обнаружил, что таращит глаза на черную телефонную трубку,
не в состоянии поверить в то, что, несомненно, услышал.
– Что? Эл, ты сказал?..
– Я сказал то, что сказал. Насколько далеко твое далекое
будущее, Джек? Для тебя это может означать два года, возможно лет пять. Для
меня – тридцать или сорок, я ведь рассчитываю еще долго иметь касательство к
«Оверлуку». Как подумаю, что ты насобираешь всяких пакостей, да пропихнешь, как
шедевр американской литературы… блевать охота.
Джек потерял дар речи.
– Я пытался помочь тебе, малыш Джекки. Мы вместе прошли
войну и я думал, что обязан немного помогать тебе. Помнишь войну?
– Помню, – пробормотал Джек, но угли обиды и возмущения уже
тлели под сердцем. Сперва Уллман, потом Венди, теперь Эл. Что ж это такое? Он
поплотнее сжал губы, потянулся к сигаретам и уронил их на пол. Неужто ему
когда-то нравился этот хрен дешевый, который говорит с ним из своего
отделанного красным деревом кабинетика в Вермонте? Неужто нравился?
– Перед тем, как ты избил того парнишку Хэтфилда, –
продолжил Эл, – я уговорил Совет не выгонять тебя и даже исхитрился заставить
их обдумать твое пребывание в должности. Ты сам все испортил. Я пристроил тебя
в этот отель – прекрасное тихое место – чтобы ты пришел в себя, закончил пьесу
и переждал, пока мы с Гэрри Эффинджером сумеем убедить остальных ребят, что они
здорово ошиблись. Теперь, похоже, целясь на добычу покрупнее, ты собрался
откусить мне руку. Так-то ты благодаришь друзей, Джек?
– Нет, – прошептал тот.
Сказать больше он не посмел. В голове стучали жаркие, едкие
слова, они просились наружу. Джек в отчаянии попытался подумать про Дэнни и
Венди, которые зависят от него, про Дэнни и Венди, которые мирно сидят внизу у
огня и трудятся над букварем для второго класса, полагая, что все о'кей. Если
он потеряет работу, что тогда? Ехать в Калифорнию на их изношенном фольксвагене
с плохо работающим бензонасосом, как семейка каких-нибудь стукнутых пыльным
мешком оклахомцев? Он сказал себе: скорее я на коленях буду упрашивать Эла, чем
допущу такое; но слова все равно упрямо пытались выплеснуться, и державшая
раскаленные провода его ярости рука стала липкой.
