– А? – быстро сказал Эл.
– Нет, – ответил он. – С друзьями я обращаюсь не так. Ты-то
знаешь.
– Откуда? Худший вариант: ты собрался опоганить мой отель,
выкопав трупы, достойно похороненные годы тому назад. Лучший: ты звонишь моему
несдержанному, зато исключительно компетентному управляющему, доводишь его до
бешенства, и это часть… какой-то дурацкой детской игры.
– Это больше, чем игра, Эл. Тебе проще. Тебе не надо
принимать милостыню от богатого приятеля. Тебе не нужен друг в Совете, потому
что ты сам в Совете. Тот факт, что еще шаг – и ты начал бы повсюду таскать с
собой спрятанную в пакет бутылку, не очень-то упоминается, а?
– Наверное, – сказал Эл. Высокие ноты ушли из его голоса,
он, казалось, утомился. – Но, Джек, Джек… с этим я ничего не могу поделать. Я
не в силах изменить это.
– Знаю, – опустошенно сказал Джек. – Я уволен? Если да,
лучше скажи.
– Нет, если сделаешь для меня две вещи.
– Ладно.
– Может, сперва выслушаешь условия, а потом уж будешь их
принимать?
– Нет. Давай свои условия, я их принимаю. Приходится думать
еще и о Венди с Дэнни. Если тебе нужны мои яйца, я пришлю их тебе по почте.
– Ты уверен, что можешь позволить себе такую роскошь, как
жалость к себе, Джек?
Он закрыл глаза и втянул сухими губами экседрин.
– По-моему, сейчас это – единственное, что я могу себе
позволить. Валяй… я не хотел сострить.
Эл немного помолчал. Потом сказал:
– Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже, если
отель сгорит дотла. В этом случае звони технику-смотрителю, тому парню, что все
время ругается… ну, знаешь, о ком я…
– Уотсону.
– Да.
– Идет. Будет сделано.
– Во-вторых, пообещай мне, Джек – дай честное слово –
никаких книг про «известный горный отель с прошлым».
На мгновение ярость Джека возросла настолько, что он
буквально не мог вымолвить ни слова. В ушах громко стучала кровь. Будто ему
позвонил какой-то живущий в двадцатом веке князь Медичи… «Пожалуйста, никаких
бородавок на портретах моих домочадцев, не то отправишься назад, в нищету. Я
признаю только красивые, приятные картины. Когда будешь рисовать дочь моего
друга и делового партнера, родинку, пожалуйста, не изображай – не то назад, в
нищету. Конечно, мы друзья… мы оба – цивилизованные люди, не так ли? Мы делили
постель, стол и выпивку. Мы всегда останемся друзьями, договорившись не
замечать ошейник, который я надел тебе – я же, по своему великодушию, стану
хорошенько о тебе заботиться. Все, что я прошу взамен – твою душу. Пустяк.
Можно даже наплевать на то, что ты отдал ее мне, как и на собачий ошейник.
Помни, мой талантливый друг, на улицах Рима полным-полно побирающихся
Микеланджело…»
– Джек? Слышишь меня?
Он издал придушенный звук, долженствующий означать согласие.
Тон Эла был решительным и чрезвычайно самоуверенным.
– Честное слово, по-моему, я не так уж много прошу, Джек.
Будут другие книги. Нельзя же ожидать, что я стану субсидировать тебя, если…
– Ладно, договорились.
– Не хочется, чтобы ты считал, будто я пытаюсь управлять
твоим творчеством, Джек. Ты слишком хорошо меня знаешь, просто…
– Эл?
– Что?
– Дервент все еще имеет отношение к «Оверлуку»?
– Не понимаю, какое тебе до этого дело, Джек.
– Да нет, – отстраненно выговорил Джек. – Полагаю, никакого.
Слушай, Эл, похоже, меня Венди зовет. Зачем-то я ей понадобился. Я тебе еще
позвоню.
– Конечно, Джекки-малыш, отлично поболтаем. Как дела?
Сухенький?
(ТЫ СВОЙ ФУНТ МЯСА С КРОВЬЮ ПОЛУЧИЛ, МОЖЕТ, ТЕПЕРЬ ОСТАВИШЬ
МЕНЯ В ПОКОЕ?)
– Суше некуда.
– И я тоже. Честное слово, трезвость мне начинает доставлять
удовольствие. Если…
– Я еще позвоню, Эл. Венди…
– Ладно. О'кей.
Итак, Джек повесил трубку – тут-то и начались колики,
заставившие его прямо у телефона свернуться, скрючиться, как в утробе матери –
руки на животе, голова пульсирует, как чудовищный пузырь.
«Летящая оса жалит и летит дальше…»
Когда Венди пришла наверх спросить, кто звонил, Джека уже
немного отпустило.
– Эл, – ответил он. – Звонил, спрашивал, как дела. Я сказал
– отлично.
– Джек, на тебя страшно смотреть. Ты заболел?
– Опять голова. Лягу спать пораньше. Нет смысла пытаться
что-то написать.
– Можно, я дам тебе теплого молока?
Он бледно улыбнулся.
– Это было бы прекрасно.
Сейчас он лежал рядом с ней, чувствуя бедром сонное тепло ее
бедра. Стоило подумать о разговоре с Элом и о том, как пришлось унижаться перед
ним, и Джека все еще бросало то в жар, то в холод. Придет день расплаты.
Когда-нибудь выйдет книга – не мягкая, глубокомысленная вещь, какую он задумал
сначала, а алмазной твердости исследование с фотографиями и всем прочим; Джек
разнесет в пух и прах всю историю «Оверлука» – и отвратительные,
кровосмесительные сделки его владельцев, и остальное. Он подаст читателю материал,
разделанный, как лангуст. И если Эл Шокли связан с империей Дервента, спаси его
Господь.
Джек, натянутый, как рояльная струна, лежал и пристально
вглядывался в темноту, зная, что, может статься, не уснет еще много часов.
Венди Торранс лежала, закрыв глаза, на спине, прислушиваясь
к храпу мужа – длинный вдох, краткая пауза и немного утробный выдох. Куда он
отправляется, когда засыпает, подивилась она. В какой-нибудь парк отдыха,
Грейт-Беррингтон сновидений, где все бесплатно и нет ни жен, ни матерей, чтоб
говорить: «хватит уже сосисок» или «если мы хотим попасть домой засветло, лучше
пойдем?» Или он нырял в глубины сна на морскую сажень, в бар, где никогда не
прекращается пьянка, двери распахнуты настежь и подперты, а вокруг электронной
игры «хоккей» собрались со стаканами в руках все старые дружки, над которыми
возвышается Эл Шокли в развязанном галстуке, с расстегнутым воротом рубашки?
Туда, где нет места ни ей, ни Дэнни, а гулянка идет без конца.
Венди тревожилась за него – вернулось старое беспомощное
беспокойство, которое, как она надеялась, навсегда осталось в Вермонте, словно
почему-либо не могло пересечь границу штата. Ей не нравилось то, что «Оверлук»,
похоже, творил с Джеком и Дэнни.
