– Как найдете лед, так просто отмотайте изоляцию и грейте.
Доходит?
– Да. Но что, если труба замерзнет выше центрального узла
коммуникаций?
– Коли работать, как положено, и топить, такого быть не
может. Все равно, к другим трубам не пробраться. Да ладно, чего из-за этого
переживать. Все будет нормально. Ну и погано же тут внизу! Полно паутины. У
меня от нее аж мороз по коже, такое дело.
– Уллман говорил, первый зимний смотритель убил всю семью и
покончил собой.
– А, тот парень, Грейди. Я, как увидел, сразу понял –
ненадежный человек, ухмылялся все время, чисто кот, что сметану слизал. Они-то
тогда только начинали, а уж этот жирный мудак Уллман и Бостонского душителя
нанял бы, согласись тот работать за гроши. Лесничий из национального парка, вот
кто их нашел, телефон-то не работал. В западном крыле наверху они были, на
четвертом этаже, окоченели в камень. Девчушек больно жалко. Шесть и восемь.
Сообразительные, что тебе мальчишки-рассыльные. Ах, черт, вот была беда!
Уллман-то, когда сезон кончается, управляет каким-то поганеньким дешевым
курортом во Флориде, дак он – самолетом в Денвер и нанял сани, чтоб добраться
сюда из Сайдвиндера, потому как дороги были перекрыты... _с_а_н_и_, можете себе
представить? Он себе пупок надорвал, только б дело не попало в газеты.
Признаться, ему это здорово удалось. Была заметочка в «Денвер Пост», ну и,
конечно, та вонючая газетенка, что издают в Эстес-Парк, укусила. Но и только.
Здорово, коли учесть, что за репутация у этого места. Я так и ждал, что
какой-нибудь репортеришка раскопает все по новой и просто вроде как втиснет
Грейди туда же, чтоб оправдаться, на кой он копался в старых скандалах.
– В каких скандалах?
Уотсон пожал плечами.
– В каждом крупном отеле бывают скандалы, – сказал он. – И
привидения в каждом крупном отеле имеются. Почему? Ну, черт возьми, люди
приезжают, уезжают... Нет-нет, кто-нибудь и даст дуба в номере – сердечный
приступ или удар, или еще что. Отели битком набиты суевериями. Никаких
тринадцатых этажей и тринадцатых номеров, никаких зеркал на входной двери с
изнанки и прочее. Да что там, только в прошлом июле одна дамочка померла тут, у
нас. Пришлось Уллману этим заняться и, будьте уверены, он справился. За это-то
ему и платят двадцать две штуки в сезон и, хоть я терпеть не могу этого
поганца, надо признать, он свое отрабатывает. Кое-кто приезжает просто
проблеваться и нанимает парня, вроде Уллмана, убирать за собой. Так и тут.
Взять эту бабу – мне ровесница, как отдай, мать ее так! – патлы крашенные
докрасна, что твой фонарь над борделем, титьки висят до пупа, потому как
никакого лифчика у нее нету, вены на ногах сплошняком, здоровенные, ни дать ни
взять карта из атласа дорог, брюлики и на шее, и на руках, и в ушах болтаются.
И притащила она с собой парнишку лет семнадцати, никак не больше, оброс до
жопы, а ширинка выпирает, как будто он туда комиксов напихал. Ну, пробыли они
тут неделю, может, дней десять, и каждый день одна и та же разминка: она с пяти
до семи в баре «Колорадо» сосет сладкий джин с водой и мускатом, да так, будто
его завтра запретят законом, а он тянет и тянет одну бутылку «Олимпии». Она и
шутит, и хохмит по-всякому, и каждый раз, как она чего-нибудь эдакое отмочит,
парень скалит зубы, обезьяна хренова, будто эта баба ему к углам рта веревочки
попривязывала. Только прошло несколько дней и замечаем мы, что улыбаться ему
все трудней и трудней, и бог его знает, о чем ему приходилось думать, чтоб
перед сном у него стояло. Ходили они, стало быть, обедать – он-то нормально, а
ее качает из стороны в сторону, ясное дело, в жопу пьяная. А парень, как его
дамочка не смотрит, то ущипнет официантку, то ей ухмыльнется. Черт, мы даже
спорили, на сколько его еще хватит.
Уотсон пожал плечами.
– Потом спускается он однажды вечером, часов в десять, вниз
и говорит – дескать, «жена нездорова» – понимай так, опять надралась, как
каждый вечер, что они тут были, – и он, мол, едет за таблетками от желудка. И
сматывается в маленьком «порше», на котором они вместе приехали. Больше мы его
в глаза не видели. На следующее утро она является вниз и пытается дуть в ту же
дудку, только чем ближе к вечеру, тем бледнее у нее вид. Мистер Уллман – чистый
дипломат – спрашивает, может, ей охота, чтоб он звякнул фараонам, просто на случай,
ежели парень попал в небольшую аварию или еще что. Она кидается на него, как
кошка – «нет-нет-нет, он отлично водит, я не тревожусь, все нормально, к обеду
он вернется». И днем, что-то около трех, отправляется в «Колорадо». В десять
тридцать она поднимается к себе в номер и больше мы ее живой не видели.
– Что же случилось?
– Коронер графства говорил, после всего, что дамочка выдула,
она заглотила чуть ли не тридцать пилюль для сна. На следующий день объявился
муженек – юрист, крупная шишка из Нью-Йорка. Ну и задал же он перцу старине
Уллману, чертям в аду жарко стало! «Возбудим дело такое, да возбудим дело
сякое, да когда все кончится, вам и пары чистого белья не найти», ну, и все в
том же духе. Но, Уллман, паскуда, хорош. Уллман его угомонил. Спросил,
наверное, эту шишку, придется ли ему по вкусу, коли про его жену пропечатают
все нью-йоркские газеты: «ЖЕНА ИЗВЕСТНОГО НЬЮ-ЙОРКСКОГО ЛЯ-ЛЯ НАЙДЕНА МЕРТВОЙ С
ПОЛНЫМ ПУЗОМ СНОТВОРНЫХ ТАБЛЕТОК», после того, как наигралась в кошки-мышки с
мальцом, который ей во внуки годится.
«Порш» легавые нашли за ночной закусочной в Лайонсе, а
Уллман кой на кого нажал, чтоб его отдали этому юристу. Потом они вдвоем
навалились на старину Арчи Хотона, коронера графства, и заставили поменять
вердикт на «смерть от несчастного случая». Сердечный приступ. Теперь старина
Арчи катается в «крайслере». Я его не виню. Дают – бери, бьют – беги, особенно,
коли с годами начинаешь обустраиваться.
Явился платок. Трубный звук. Быстрый взгляд. С глаз долой.
– И что же происходит? Что-нибудь через неделю эта тупая
шлюха, горничная, Делорес Викери ее звать, убирается в номере, где жила та
парочка, начинает орать, будто ее режут, и падает замертво. Очухалась она и
говорит, дескать, видела она в ванной голую бабу. «А лицо-то все багровое, раздутое
– да еще она ухмылялась». Тут Уллман выкинул ее с работы, сунул жалованье за
две недели и велел убираться с глаз долой. Я подсчитал, с тех пор, как мой дед
открыл этот отель в 1910 году, тут человек сорок-пятьдесят померло.
Он проницательно взглянул на Джека.
– Знаете, как они по большей части отправляются на тот свет?
От сердечного приступа или удара, когда трахают свою бабу. Таких старых
дураков, что хотят гульнуть под занавес, на курортах пруд пруди. Забираются
сюда, в горы, чтоб повоображать будто им снова двадцать. Бывает, случиться
иногда неприятность, да только не всем ребятам, что управляли нашем отелем,
удавалось скрыть это от газетчиков так же здорово, как Уллману. Так что славу
себе «Оверлук» заработал ту еще, будьте спокойны. Провалиться мне, коли у
хренова «Билтмора» в Нью-Йорке, ежели расспросить правильных людей, не окажется
такая же слава.
