Путаница в мыслях у Венди немного улеглась, но за ней
обнаружилось кое-что похуже. Паника.
Несомненно, это дело рук Джека. Отрицания мужа ничего не
значили для Венди. Ей казалось вполне вероятным, что Джек во сне пытался
придушить Дэнни – так же, как разбил во сне приемник. У него какой-то нервный
срыв. Но что предпринять? Невозможно до бесконечности сидеть тут взаперти. Им
нужна будет еда.
В действительности вопрос стоял только один – его-то и
задавал полный холодности и прагматизма внутренний голос Венди, голос ее
материнства, который, будучи направлен из замкнутого круга мать-дитя вовне, к
Джеку, превратился в холодный и бесстрастный. Он спрашивал:
(Насколько он опасен?) Джек отрицал, что это его работа.
Синяки и тихая неумолимая отъединенность Дэнни от окружающего привели его в
ужас. Если это сделал он, ответственность лежала на некой обособленной части
его «я». То, что Джек сделал это во сне ужасным, извращенным образом ободряло. Возможно,
ему можно доверить вывезти их отсюда? Увезти на равнину, подальше от гор… После
чего…
Но дальше благополучного прибытия их с Дэнни к доктору
Эдмондсу в Сайдвиндер она не умела заглянуть. Правда, особой нужды в этом не
было. Текущего кризиса было вполне достаточно, чтоб Венди не могла отвлечься.
Она причитала над Дэнни, укачивая его на груди. Касавшиеся
рубашки малыша пальцы отметили, что она сырая, однако в мозг Венди поступило
лишь беглое сообщение. Поступи информация в полном объеме, Венди могла бы
припомнить, что, когда Джек обхватил ее в конторе, всхлипывая ей в шею, руки у
него были сухими. Это могло бы дать ей передышку. Но ее мысли по-прежнему
занимало совсем иное. Следовало принять решение – можно подходить к Джеку или
нет?
На самом деле это было не бог весть какое решение. В
одиночку Венди ничего не могла сделать – даже перенести Дэнни вниз, в контору,
чтоб вызвать помощь по радио. Мальчик пережил сильнейший шок. Его следует
побыстрее увезти отсюда, пока не причинен непоправимый вред. Она отказывалась
поверить, что непоправимое уже могло случиться.
Все же Венди мучилась над этим вопросом, судорожно выискивая
альтернативы. Ей не хотелось, чтобы Дэнни опять попал в пределы досягаемости
Джека. Теперь Венди сознавала, что уже приняла одно неверное решение, не
послушавшись ни своих ощущений, ни ощущений Дэнни. Она позволила снегу запереть
их тут… ради Джека. Следующее неудачное решение она приняла, когда отложила
развод. Мысль, что она может опять ошибиться, да так, что всю оставшуюся жизнь
будет ежедневно, ежеминутно жалеть об этом, почти парализовала ее.
Ничего огнестрельного тут не было. В кухне с магнитных
планок свисали ножи, но между ними и Венди стоял Джек.
В попытках принять верное решение, найти альтернативу, ей не
пришло в голову, как горько ироничны эти мысли: час назад она заснула с твердым
убеждением, что все нормально и скоро станет еще лучше. Теперь же она
рассматривала возможность использовать мясницкий нож против собственного мужа,
если тот попытается вмешаться в их с сыном дела.
Наконец, с Дэнни на руках, она встала. Ноги дрожали. Выход
был один. Придется смириться с тем, что Джек бодрствующий – это нормальный
Джек, который поможет увезти Дэнни в Сайдвиндер, к доктору Эдмондсу. А если
Джек попытается не только помочь, Господи, помоги ему.
Венди подошла к двери и отперла ее. Подвинув Дэнни повыше на
плечо, она открыла дверь и вышла в коридор.
– Джек? – нервно позвала она, но ответа не получила.
С растущим трепетом она прошла к лестничной клетке, но Джека
там не оказалось. Пока она стояла на площадке соображая, что же делать дальше,
снизу донеслось громкое, сердитое, горькое пение:
Опрокинь меня в кле-е-евер, и давай-ка еще разок!
Звук его голоса напугал Венди еще сильнее, чем молчание, но
все равно, других вариантов не было. Она начала спускаться по лестнице.
28. Это была она!
Джек стоял на лестнице, прислушиваясь к приглушенным
причитаниям и уговорам, которые неслись из-за запертой двери, и замешательство
постепенно сменилось гневом. Так ничего и не изменилось. Для Венди, во всяком
случае. Можно двадцать лет не брать в рот спиртного и все равно видеть
(ощущать) легкое движение ноздрей жены, когда та пытается различить
отправляющийся в дальние страны на поезде Джекова дыхания джин или виски. Венди
всегда была склонна признавать самое худшее: попади они с Дэнни в аварию из-за
упившегося слепого, которого перед самым столкновением хватил удар, она
отвернулась бы, негласно обвинив Джека в полученных Дэнни увечьях.
Лицо жены, уволакивающей от него Дэнни – вот что появилось у
Джека перед глазами, и ему вдруг захотелось стереть написанный на этом лице
гнев кулаками.
Она, черт побери, не имеет никакого права!
Да, возможно, сперва так оно и было. Он пил, он вел себя
ужасающе. Сломать руку Дэнни – страшное дело! Но, раз человек меняется к
лучшему, не заслуживает ли он, чтобы рано или поздно ему предоставили кредит
под его исправление? А если кредита нет, не следует ли этому человеку оправдать
недоверие? Если отец будет постоянно обвинять дочку-девственницу в том, что та
трахается со всеми мальчишками-старшеклассниками без разбора, разве она в итоге
не утомится от этих нагоняев настолько, что начнет получать их не зря? А если
жена тайком – да не так уж и тайком – продолжает верить, что ее муж-трезвенник
пьет…
Джек поднялся, медленно сошел вниз, на площадку второго
этажа, и минутку постоял там. Из заднего кармана он вытащил платок, обтер губы
и задумался: может быть, пойти, как следует постучать в спальню, требуя, чтоб
его впустили посмотреть на сына? Она не имеет никакого права быть такой
высокомерной, черт ее возьми.
Ладно, рано или поздно ей придется выйти оттуда – если
только она не выдумала для обоих какую-нибудь диету, снимающую все проблемы. От
этой мысли губы Джека тронула довольно неприятная усмешка. Ну, пусть придет.
Придет – в свое время.
Он спустился на первый этаж, в вестибюле бесцельно постоял
возле администраторской стойки и свернул направо. Он зашел в столовую и
остановился на пороге. Прямо в глаза Джеку заблестели пустые столы под белыми
льняными скатертями, которые были аккуратно выстираны, выглажены и закрыты
чистой прозрачной клеенкой. Сейчас комната была пустынна, однако (Обед подадут
в восемь. Маски снимут в полночь. Тогда же танцы) Джек начал пробираться между
столиков, мигом позабыв, что наверху – жена с сыном, позабыв свой сон, разбитый
приемник, синяки. Он вел пальцем по скользкому пластику, пытаясь представить
себе ту августовскую жаркую ночь сорок пятого – война выиграна, впереди
простирается полное новизны, разнообразное будущее, похожее на край сновидений.
Все кольцо подъездной дороги увешано яркими, пестрыми китайскими фонариками, из
высоких окон (сейчас занесенных снегом) льется золотисто-желтый свет. Мужчины и
женщины в маскарадных костюмах: тут – сиятельная принцесса, там – кавалер в
ботфортах. Блестящие остроты и сверкающие драгоценности. Танцы. Реки спиртного
– сначала вина и шампанского, потом, может быть, чего-нибудь покрепче. Звук
голосов все выше, выше и вот с эстрады, где сидят музыканты, раздается веселый
крик: «Маски долой! Маски долой!»
