– ПАПА, ЭТО ОНА.
Джек медленно перевел взгляд на лицо Венди. Его глаза
напоминали маленькие серебряные монетки.
– Венди? – Голос тихий, почти мурлыкающий. – Венди, что ты с
ним сделала?
Ошеломленная Венди, не веря собственным ушам, уставилась на
мужа. Лицо было бледным. Она покачала головой.
– Джек, ты же должен понимать…
На улице опять пошел снег.
29. Разговор на кухне
Джек отнес Дэнни в кухню. Мальчик не переставал исступленно
всхлипывать, отказываясь оторвать лицо от груди Джека. В кухне он вернул Дэнни
жене, которая все еще казалась ошеломленной и неверящей.
– Джек, я не знаю, о чем он говорит.
– Я верю, – сказал он, хотя себе вынужден был признаться,
что столь неожиданная, головокружительно быстрая смена ролей до определенной
степени радует его. Но Джек сердился на Венди всего мгновение: где-то внутри
все сжалось – и прошло. В глубине души он знал, что Венди скорее обольется
бензином и чиркнет спичкой, чем причинит Дэнни вред.
На дальней конфорке пыхтел на медленном огне большой чайник.
В свою личную большую керамическую чашку Джек бросил пакетик с заваркой и до
половины налил кипятка.
– Есть шерри для готовки? – спросил он.
– Что?.. А, конечно. Две или три бутылки.
– В каком шкафу?
Она ткнула пальцем и Джек достал бутылку. От души плеснув из
нее в чай, он убрал шерри на место и последнюю четверть чашки долил молоком.
Потом добавил три столовых ложки сахара и размешал. Эту смесь он отнес Дэнни,
чьи всхлипы утихли, превратившись в хлюпанье носом и икоту. Но он весь дрожал,
а глаза были широко раскрыты и неподвижны.
– Хочу, чтобы ты это выпил, док, – сказал Джек. – На вкус
это хрен знает какая гадость, но от нее тебе станет лучше. Выпьешь за папу?
Дэнни утвердительно кивнул и взял чашку. Он чуть-чуть отпил,
скривился и вопросительно взглянул на Джека. Тот наклонил голову, и Дэнни отпил
еще. Где-то в самой середке Венди ощутила знакомый укол ревности – она знала,
за нее мальчик не стал бы это пить.
Вслед за этой мыслью пришла другая, от которой сделалось
неуютно, даже страшно: уж не хочется ли ей думать, будто Джек виноват? Может,
она так сильно ревнует? Так могла бы думать ее мать, и это было действительно
ужасно. Она помнила, как в одно из воскресений отец повел ее в парк, а она
ухнула на детской площадке со второго кольца и ободрала обе коленки. Отец
привел ее домой, и тут мать завизжала на него: «А ты что делал? Почему ты не
смотрел за ней? Что ты за отец?»
(Она загнала его в могилу; к тому времени, как они
развелись, было слишком поздно.) Венди не оправдала Джека даже за недостатком
улик. Ни на миг не усомнилась. Она чувствовала, как горит лицо, но с какой-то
беспомощной окончательностью понимала: если бы пришлось проиграть все это еще
раз, она бы думала и поступала точно так же. Хорошо это или плохо, но она
всегда несла в себе частицу матери.
– Джек… – начала она, не уверенная, чего хочет – извиниться
или оправдаться. И то, и другое, знала Венди, бесполезно.
– Не сейчас.
Чтобы выпить половину содержимого большой чашки, Дэнни
понадобилось пятнадцать минут, и за это время он заметно успокоился. Дрожь
почти прошла.
Джек серьезно положил сыну руки на плечи.
– Дэнни, как по-твоему, ты в состоянии точно рассказать нам,
что с тобой случилось? Это очень важно.
Дэнни перевел взгляд с Джека на Венди и обратно. Эта
безмолвная пауза прояснила и ситуацию, и их положение в ней: снаружи, нанося с
северо-запада новый снег, выл ветер, старый отель, попадая в очередной бурный
порыв, потрескивал и постанывал. Венди неожиданно отчетливо осознала их
разобщенность, словно ее ударили под ложечку – такое с ней бывало и раньше.
– Я хочу… все вам рассказать, – выговорил Дэнни. – Жалко,
раньше нельзя было. – Он держался за чашку, как будто успокаиваясь ее теплом.
– А почему, сынок? – Джек осторожно откинул со лба Дэнни
потные, слипшиеся волосы.
– Потому что эту работу тебе нашел дядя Эл. А я не мог
понять, как это тебе здесь сразу и хорошо, и плохо. Эту… – Мальчик взглянул на
них, прося помощи. Он не находил нужного слова.
– Дилемму? – осторожно спросила Венди. – Когда любой выбор
нехорош?
– Да, ее. – Он с облегчением кивнул.
Венди сказала:
– В тот день, когда ты подстригал кусты, мы с Дэнни по
дороге в город поговорили. В тот день, когда в первый раз выпал настоящий снег.
Помнишь?
Джек кивнул. День, когда он подстригал живые изгороди, он
помнил очень четко.
Венди вздохнула.
– По-моему, мы не договорили, а, док?
Дэнни – воплощенное горе – потряс головой.
– А о чем вы, собственно, говорили? – спросил Джек. – Не
уверен, по душе ли мне, что мои жена и сын…
– Обсуждают, как любят тебя?
– Какая разница, все равно ничего не понятно. Я себя
чувствую так, будто пришел в кино к середине фильма.
– Мы говорили о тебе, – спокойно сказала Венди. – И, может
быть, не все говорилось словами, но мы оба понимали. Я – потому, что я твоя
жена, а Дэнни – потому, что он… просто многое понимает.
Джек молчал.
– Дэнни выразился очень точно: казалось, этот переезд тебе
на пользу. В Стовингтоне осталось все, что давило на тебя, делая несчастным. Ты
стал сам себе хозяин, ты работал руками и мог поберечь голову – полностью
освободить ее для вечерних занятий литературой. Потом, не знаю точно, когда…
стало казаться, что жизнь здесь для тебя нехороша. Столько времени проводить в
подвале, так дотошно просматривать эти старые бумажки, всю эту давнюю историю…
Ты разговариваешь во сне…
– Во сне? – переспросил Джек. Лицо выразило осторожное
изумление. – Я разговариваю во сне?
– Почти всегда неразборчиво. Один раз я проснулась, чтоб
сходить в туалет, а ты говорил: «К черту, хоть игральные автоматы внесите,
никто не узнает, не узнает никогда». В другой раз меня разбудил ты – ты кричал:
«Маски долой, маски долой, маски долой!»
– Господи Иисусе, – сказал Джек, потирая лицо рукой. Он
казался больным.
– А все старые привычки, привычки пьяницы! Жуешь экседрин,
все время обтираешь губы. По утрам всем недоволен. И потом, ты еще не сумел
закончить пьесу, правда?
