(Господи, о чем ты думал?) Ответ пришел незамедлительно.
(О себе. Я думал о себе.) (Он вдруг вспомнил, как лежал
прошлой ночью в постели – лежал и вдруг понял, что обдумывает убийство
собственной жены.) В то мгновение, что Джек стоял там на одном колене, ему все
стало ясно. «Оверлук» трудился не только над Дэнни. Над ним тоже. Слабое звено
не Дэнни – он сам. Это он уязвим, его можно согнуть и скручивать, пока не
хрустнет.
(Пока я не сдамся и не усну… а когда я сделаю это… если
сделаю…) Он взглянул вверх на занесенные окна. Их многогранные поверхности
отражали слепящий блеск солнца, но он все равно смотрел. И впервые заметил, как
эти окна похожи на глаза. Отражая солнце, внутри они сохраняли свой собственный
мрак. И смотрели они не за Дэнни. А за ним.
В эти несколько секунд Джек понял все. Ему вспомнилась одна
черно-белая картинка, которую он еще мальчишкой видел на уроке закона божия.
Монахиня поставила ее на мольберт и назвала чудом Господним. Класс тупо смотрел
на рисунок и видел только бессмысленную, беспорядочную путаницу черного и
белого. Потом кто-то из детей в третьем ряду ахнул: «Там Иисус!» и отправился
домой с новеньким Новым заветом и святцами в придачу. Ведь он был первым.
Остальные уставились еще пристальнее, Джекки Торранс среди прочих. Один за
другим ребята одинаково ахали, а одна девочка впала чуть ли не в экстаз,
визгливо выкрикивая: «Я вижу Его! Вижу!» Ее тоже наградили Новым заветом. Под
конец лицо Иисуса в путанице черного и белого разглядели все – все, кроме
Джекки. Перепугавшись, он сильнее напряг глаза, но какая-то часть его «я»
цинично думала, что остальные просто выпендриваются, задабривая сестру
Беатрису, а часть была в тайне убеждена, что он ничего не видит, потому что
Господь счел его самым большим грешником в классе. «Разве ты не видишь,
Джекки?» – спросила своим печальным приятным голосом сестра Беатриса. Он затряс
головой, потом притворился взволнованным и сказал: «Да, вижу! Ух ты! Это правда
Иисус!» И все в классе засмеялись и захлопали ему, отчего Джекки ощутил
торжество, стыд и испуг. Позже, когда все остальные, толкаясь, поднимались из
церковного подвала на улицу, он отстал, разглядывая ничего не значащую
черно-белую сумятицу, которую сестра Беатриса оставила на мольберте. Джекки
ненавидел рисунок. Остальные притворились – так же, как он сам и сама сестра.
Все это была большая липа. «Дерьмо, дерьмо чертово», – прошептал он себе под
нос, а когда повернулся, чтобы уйти, то уголком глаза заметил лик Иисуса,
печальный и мудрый. Он обернулся, сердце выпрыгивало из груди. Вдруг щелкнув,
все встало на место, и Джек с изумлением и испугом уставился на картину, не в
состоянии поверить, что не замечал ее. Глаза. На изборожденный заботой лоб
зигзагом легла тень. Тонкий нос. Полные сострадания губы. Он смотрел на Джека
Торранса. Бессмысленно разбросанные пятна внезапно превратились в несомненный
черно-белый набросок лика Господа-Нашего-Иисуса-Христа. Полное страха изумление
перешло в ужас. Он богохульствовал перед образом Иисуса. Он будет проклят. Он
окажется с грешниками в аду. Лик Иисуса был на картинке все время. Все время.
Сейчас, став на одно колено в солнечном пятне и наблюдая за
играющим в тени отеля сыном, Джек понял, что все это правда. Отелю понадобился
Дэнни – может быть, они все, но уж Дэнни – точно. Кусты на самом деле
двигались. В 217-ом обитает покойница. В большинстве случаев эта женщина, может
быть, всего лишь безвредный дух, но сейчас она активна и опасна. Ее, как
злобную игрушку, запустило странное сознание самого Дэнни… и его Джека. Это
Уотсон говорил, что на площадке для роке один раз кого-то насмерть хватил удар?
Или это рассказал Уллман? Все равно. Потом на третьем этаже произошло убийство.
Сколько же давних ссор, самоубийств, ударов? Сколько убийств? Может, по
западному крылу рыщет Грейди с топором, поджидая лишь одного: чтобы Дэнни завел
его и можно было бы шагнуть за двери?
Опухшее кольцо синяков на шее Дэнни.
Подмигивающие, еле видные, бутылки в пустынном баре.
Рация.
Сны.
Альбом для вырезок, который обнаружился в подвале.
(Мидок, здесь ли ты, радость моя? Снова во сне бродила я…)
Джек вдруг поднялся и швырнул снегоступы за дверь. Его била дрожь. Он захлопнул
дверь и поднял коробку с аккумулятором. Та выскользнула из трясущихся пальцев
(О Господи, что если я его разбил) и боком ударилась об пол. Джек раскрыл
картонные клапаны и вытащил наружу аккумулятор, не страшась того, что, если
корпус треснул, из него может подтекать кислота. Но тот был целехонек. С губ
Джека сорвался тихий вздох.
Осторожно, как ребенка, Джек отнес аккумулятор к «Скиду» и
установил на место перед мотором. На одной из полок он отыскал небольшой
разводной ключ и быстро, без проблем, подсоединил к аккумулятору провода. Тот
ожил, подзаряжать не было нужды. Когда Джек ткнул плюсовым кабелем в клемму
аккумулятора, раздался треск электрического разряда и запахло озоном. Закончив
работу, Джек стал поодаль, нервно вытирая ладони о выгоревшую джинсовую куртку.
Вот. Заработал. С чего бы ему не работать? Никаких причин, вот только снегоход
– это часть «Оверлука», а «Оверлук» действительно не хочет выпустить их отсюда.
Ни капельки. «Оверлук» до чертиков приятно проводит время. Тут тебе и маленький
мальчик, чтоб стращать, и мужик с женой, чтоб стравливать друг с другом, и,
если правильно разыграть свою партию, все они могут кончить тем, что станут
витать в холлах «Оверлука» подобно невещественным теням из романа Ширли
Джексон. Что бы ни бродило по Хилл-Хаус, оно бродило в одиночестве. Но в
«Оверлуке» одиночество никому не угрожает, о нет, общества будет предостаточно.
Однако, у снегохода действительно не было причин не заводиться. Конечно, если
не считать того, что (если не считать того, что на самом деле ему все еще не
хочется уезжать) да, если не считать этого.
Джек стоял и глядел на «Скиду», дыхание замерзшими струйками
вырывалось наружу. Ему хотелось, чтобы все оставалось так, как есть. Заходя
сюда, он не испытывал сомнений. Тогда он знал, что спуститься на равнину –
неверное решение. Просто-напросто Венди напугалась буки, придуманного
истеричным мальчишкой. Теперь вдруг он сумел поставить себя на ее место. Как в
пьесе, в его проклятой пьесе. Джек перестал понимать, на чьей он стороне и как
следует поступить. Стоило разглядеть в путанице черного и белого лик Господа,
как все, туши фонари – невозможно было и дальше не замечать его. Прочие могли
смеяться, заявляя: «что это за бессмысленные грязные пятна, вы мне дайте
старого доброго Маэстро, картину, написанную титаном», но ты всегда будешь
видеть выглядывающий оттуда лик Господа-нашего-Иисуса-Христа. У тебя на глазах
он одним махом обрел форму, и в этот потрясающий миг прозрения сознание и
подсознание смешались в одно. Ты всегда будешь видеть его. Твое проклятие –
всегда видеть его.
(Снова во сне бродила я…) Все было в порядке, пока Джек не
увидел, как Дэнни возится в снегу. Вот кто виноват. Виной всему Дэнни. У него –
«сияние», или как его там. Нет, не сияние. Проклятие. Будь они с Венди здесь
одни, зима прошла бы очень приятно. Нечего было бы ломать голову.
