Фамилия управляющего была Куимс, и, когда Холлоранн вошел,
Куимс беседовал со своим букмекером. Куимсу требовалась четверка лошадей. В
Рокавэе. Нет, не «парлей», не «кинелья», не «экзакта», не «футура», будь она
неладна. Просто старая добрая четверка, по шестьсот долларов на нос. А в
воскресенье «Джетс». То есть, как это «Джетс» играют с «Биллз»? Он что, не
знает с кем играют «Джетс»? Пятьсот, разрыв семь пунктов. Когда Куимс с
обессиленным видом повесил трубку, до Холлоранна дошло, как можно получать пятьдесят
тысяч в год, управляя этим маленьким курортом, и при этом носить штаны,
протертые на заду до блеска. Куимс уставился на Холлоранна глазами, все еще
налитыми кровью после того, как накануне вечером то и дело заглядывал в бутылку
виски.
– Какие-нибудь проблемы, Дик?
– Да, мистер Куимс, сэр. По-моему, так. Мне нужен отпуск на
три дня.
В нагрудном кармане ядовито-желтой рубашки Куимса лежала
пачка «Кента». Он, не вынимая ее из кармана, извлек сигарету, размял и угрюмо
прикусил патентованный микронитовый фильтр. И прикурил от настольной зажигалки
«Крикет».
– Мне тоже, – сказал он. – Что это вы задумали?
– Мне нужно три дня, – повторил Холлоранн. – Это мой
мальчик.
Взгляд Куимса упал на левую руку Холлоранна – кольца там не
было.
– Развелся в шестьдесят четвертом, – терпеливо сказал
Холлоранн.
– Дик, вы же знаете, что такое уик-энд. Все забито. До
планширов. Даже дешевые места. В воскресенье вечером у нас не протолкнешься
даже во «Флорида-рум». Так что забирайте мои часы, бумажник, пенсию. Черт,
забирайте хоть мою жену… если умеете терпеть острые края. Но, ради Бога, не
просите отпуск. Что с мальчиком, заболел?
– Да, сэр, – ответил Холлоранн, все еще стараясь вообразить,
будто мнет в руках полотняную шапочку и закатывает глаза. – Подстрелили.
– Подстрелили! – повторил Куимс. Он ткнул свой «Кент» в
пепельницу с эмблемой «Старушки Мисс», где он выучился на управляющего делами.
– Да, сэр, – мрачно подтвердил Холлоранн.
– Несчастный случай на охоте?
– Нет, сэр, – сказал Холлоранн, позволяя голосу упасть до
более низкой хриплой ноты. – Джэна… она жила с шофером грузовика. С белым. Он и
подстрелил моего мальчугана. Он в больнице в Денвере. В Колорадо. Критическое
состояние.
– Как, черт побери, вы узнали? Я думал, вы покупаете овощи…
– Да, сэр, этим я и занимался.
До того, как приехать сюда Холлоранн остановился у конторы
«Вестерн Юнион», чтобы заказать машину «Авис» в Степлтонском аэропорту. И
послал телеграмму «Вестерн Юнион». Сейчас он вытащил из кармана сложенный,
измятый бланк и махнул им перед налитыми кровью глазами Куимса. Сунув бланк
обратно в карман, понизив голос еще капельку, Холлоранн сказал:
– Джэна прислала. Приезжаю это я сейчас, а весточка-то в
почтовом ящике ждет.
– Господи. Господи Иисусе, – сказал Куимс. На его лице появилось
особое застывшее выражение участия, знакомое Холлоранну. Примерно так выражают
сочувствие белые, считающие себя хорошими по отношению к цветным, если речь
идет о черном – или о его мифическом черном сынке.
– Ага, ладно, езжайте, – разрешил Куимс. – Думаю, на три дня
Бедекер сумеет вас заменить. Может помочь мойщик посуды.
Холлоранн кивнул, заставив лицо вытянуться еще немного, но
подумав о помогающем Бедекеру мойщике посуды, про себя не мог не усмехнуться.
Даже в лучшие дни Холлоранн сомневался, сумеет ли мойщик посуды с первого
захода попасть струей в писсуар.
– Хочу вернуть жалованье за эту неделю, – сказал Холлоранн.
– Целиком. Знаю, в какой переплет вы из-за меня попадете, мистер Куимс, сэр.
Выражение лица Куимса сделалось еще более напряженным –
выглядело это так, словно он подавился костью.
– Об этом можно поговорить позже. Идите, пакуйтесь. Я
поговорю с Бедекером. Хотите, забронирую вам место в самолете?
– Нет, сэр. Я сам.
– Ладно. – Куимс поднялся, наклонился вперед, но вдохнул
поднимающийся от его «Кента» пласт дыма и страшно закашлялся, худое бледное
лицо покраснело. Холлоранн изо всех сил старался сохранять угрюмость. – Надеюсь
все уладится, Дик. Как станет что-нибудь известно, позвоните.
– Будет сделано.
Они обменялись рукопожатием через стол.
Холлоранн заставил себя спуститься на первый этаж, пройти в
помещение для прислуги, и только там разразился басистым хохотом, тряся
головой. Он еще ухмылялся, промокая платком выступившие на глазах слезы, и тут
запахло апельсинами. Густой аромат прогнал желание смеяться, а следом в голову
Холлоранна ударил гром, да так, что Дик неверными пьяными шагами отступил к
розовой оштукатуренной стене.
(!!! ПОЖАЛУЙСТА ДИК ПРИЕЗЖАЙ ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ ПРИЕЗЖАЙ
СКОРЕЕ !!!) Через некоторое время, немного придя в себя, Холлоранн
почувствовал, что, наконец, в силах взобраться по наружной лестнице к себе в
комнату. Ключ хранился под плетеным тростниковым ковриком для ног. Когда он
нагнулся за ним, из внутреннего кармана что-то вывалилось и упало на площадку
третьего этажа с печальным «тук». Мысли Дика настолько занимал голос, вдребезги
разнесший его голову, что в первую секунду он лишь равнодушно взглянул на синий
конверт, не понимая, что это.
Потом Холлоранн перевернул конверт. Прямо на него уставились
черные, похожие на пауков, буквы: ЗАВЕЩАНИЕ.
(О Господи, неужто так оно и бывает?) Он не знал. Может
быть. Всю неделю мысль о собственной кончине крутилась в голове, как… ну, как
(давай, давай, скажи) как предупреждение.
«Смерть?» За какую-то долю секунды перед ним в единой
вспышке промелькнула вся его жизнь. Не в историческом смысле, не топография
взлетов и падений, пережитых Диком, третьим сыном миссис Холлоранн, а жизнь,
какой она была сейчас. Незадолго до того, как пуля свела его в мученическую
могилу, Мартин Лютер Кинг сказал им, что достиг вершины. Дик не мог
претендовать на это. До вершины он не добрался, зато после многих лет борьбы
достиг солнечного плато. У него были хорошие друзья. У него был полный набор
рекомендаций, какие могут понадобиться, чтобы получить работу где угодно. Если
ему хотелось трахаться – что ж, находилась дружелюбно настроенная баба, которая
не ломалась и не исходила дерьмом по поводу «что все это значит». С тем, что он
черный, Дик примирился… совершенно примирился. Ему уже стукнуло шестьдесят и,
слава Богу, по свету он поездил.
И он собрался рискнуть покончить со всем этим, покончить С
СОБОЙ из-за трех белых, которых даже не знает?
Но ведь это неправда, верно?
