Введение
Кочевничество возникло в начале первого тысячелетия до н. э. в отдельных областях пустынно-степных областей Евразии. Где бы на земном шаре ни обитали кочевники, их жизнь и хозяйственная деятельность чрезвычайно схожи, что дает нам право говорить о существовании особой, непохожей на другие, кочевой цивилизации. Кочевание является и типом хозяйства, и образом жизни, при котором вместе со стадами между сезонными пастбищами регулярно мигрируют полные семьи скотоводов, включая неработоспособных маленьких детей и стариков. Кроме того, есть кочевники, которые занимаются охотой и собирательством.
К настоящему времени многие кочевые народы полностью или по большей части перешли на оседлость. Тем не менее часть населения земного шара продолжает вести кочевой образ жизни. Так, более чем полвека назад (в 1967 г.) кочевое население мира достигало 15 млн человек. В Саудовской Аравии кочевники составляли 60 %, в Ливии – 26 %, в Афганистане – 17 %, в Марокко – 15 %, в Иране – до 13 %, в Чаде – 12 % населения. В 1982 г. в 30 странах мира проживало около 18–20 млн кочевников. В 1985 г. неоседлые люди осваивали не менее 20 % суши. В Африке и Юго-Западной Азии численность неоседлых достигала около 6 %, в Южной Азии – более 1 % населения. В СССР проживали 200 тыс. кочевников. В настоящее время численность кочевников и полукочевников в мире составляет оценочно более 20 млн человек.
На протяжении своей истории Советское государство взаимодействовало с кочевой цивилизацией. Процесс этих взаимоотношений очень важен и интересен, так как советская политика по отношению к кочевникам претерпела ряд изменений, колебаний, и в том числе привела к жесткому столкновению между государством и кочевой цивилизацией.
Советские историки оценивали политику СССР по отношению к кочевникам в целом положительно. Считалось, что она соответствовала нуждам развития кочевых народов, для которых в советских условиях стал возможным «непосредственный переход к социализму, минуя капитализм», причем без «игнорирования положительных национальных традиций».
Осуществленный при советской власти перевод кочевников на оседлость оценивался как положительное явление, возможное только при социализме. М.Х. Шаумян сделала вывод, что «кочевая форма хозяйства по своей природе несовместима с социализмом», из чего вытекала «историческая необходимость организованного оседания кочевников», имеющего цель «покончить с системой ничем не оправданного и нерационального кочевого скотоводства». В.В. Грайворонский полагал, что для этого в социалистических странах – СССР и Монгольской Народной Республике (МНР) – произошли все необходимые изменения. Однако в 1980-х гг. отечественные ученые стали высказывать сомнения в необходимости перевода кочевников на оседлость. Так, Б.В. Андрианов поставил вопрос, являются ли кочевники «только анахронизмом или могут быть активно использованы на новой технической основе, в новых социальных условиях? Всюду и всегда ли необходим… полный переход от круглогодичного кочевания отдельных групп населения к оседлости?».
Коллективизация кочевых хозяйств рассматривалась советскими учеными как «неизбежная закономерность» (хотя и «очень сложный процесс»), которая в совокупности с оседанием кочевников «являлась единственным средством подъема сельскохозяйственного производства в ауле». Таким образом, «одновременно решались две исторические задачи». Однако В.В. Грайворонский сделал вывод, что коллективизация и оседание – «это не один, а два вполне самостоятельных процесса». А. Зулхарнаев отмечал, что исходя из опыта советского
Севера и Монголии оседание кочевников может проводиться и после завершения коллективизации.
Так же положительно оценивалась политика переселения, которая имела своей целью «перевод кочевников на оседлый образ жизни, приобщение их к социалистическим производственным отношениям и формам социалистического общежития». С.Б. Баишев представлял массовую миграцию населения в Казахстан в годы освоения целины как «миграцию нового, социалистического типа», которая «качественно отличалась» от «переселений, имевших место в дореволюционную эпоху», и «не имела ничего общего… с колонизацией так называемых свободных земель в США и Канаде».
Итоги советской политики по отношению к кочевникам рассматривались как безусловно положительные («огромный скачок», «избавление от эксплуатации и нищеты»). М.О. Могордоев даже описал эти результаты поэтически: «Унылая мелодия задавленного безысходной нуждой бедняка-кочевника, одиноко терявшаяся в степях сурового, необжитого края, сменилась бодрой, жизнерадостной песней возрожденного народа, поднявшегося на гребень великой стройки коммунизма».
Советские историки пытались оправдать или объяснить ошибки, допущенные властями СССР в отношении кочевников. А. Зулхарнаев писал, что в программе перевода на оседлость «молодое Советское государство лишено было возможности… опереться на чей-либо опыт, так как подобных примеров в истории не существовало». Т. Усубалиев подчеркивал, что хотя «были… отдельные периоды, когда забота о сохранении и развитии… [хозяйственных] традиций [коренного населения] не стояла на первом плане», тем не менее «большевики Киргизии бережно и вместе с тем экономически оправданно подходили» к ним.
В советской историографии отмечены попытки скрыть негативные последствия политики по отношению к кочевникам – в частности, голод в Казахстане. Н.И. Платунов писал, что в начале 1930-х гг. «большинство кочевников и полукочевников Казахстана предпочло осесть не в аулах, а в городах либо переселиться за пределы республики». Он утверждал, что 500 тыс. бывших кочевников переселились в города и 900 тыс. – выехали за пределы Казахстана, фактически замалчивая тот факт, что на самом деле многие из них погибли во время голода.
Советские ученые подчеркивали кардинальные преимущества политики СССР в сравнении с зарубежной. По мнению И.Я. Златкина, в мире практиковались два варианта перевода кочевников на оседлость: «западный» – «насильственное вытеснение номадов, для которых “нет места” в мире, возглавляемом западной цивилизацией», и «марксистско-ленинский» – «революционная ломка архаических форм хозяйства, социального строя и домашнего быта, совершаемая самими массами трудящихся кочевников под руководством» коммунистической партии. В.В. Грайворонский отмечал, что в капстранах «в первую очередь вынужденно переходит к оседлости беднота, разорившиеся скотоводы-кочевники», тогда как в условиях социализма оседание выступает как «результат целенаправленной и планомерной политики… направленной на всемерное улучшение… положения населения». И.С. Гарусов считал, что «оседание и концентрация малых народов советского Севера в корне отличны от такого же процесса на зарубежном Севере, где он проходил за счет хищнического разрушения традиционных отраслей хозяйства и привел к трагедии коренного населения».
Кроме фактически однозначно положительной оценки политики СССР, у советских исследователей имелись другие спорные выводы. Во-первых, мнение о наличии «осознанной тяги кочевников к оседанию», которая якобы возникла при советской власти, особенно в ходе коллективизации и индустриализации. (Реальное существование такой «тяги» весьма сомнительно.) Во-вторых, вывод о том, что советская власть отказалась от политики переселения, которую вела Российская империя, в том числе упразднив переселенческие учреждения. (Однако известно, что при советской власти были созданы новые аналогичные структуры, и переселение в малонаселенные и слабо освоенные районы страны было важным направлением политики СССР.) В-третьих, мнение о положении отдельных кочевых народов – например, что у цыган «сочетание… добровольности оседания и реального обеспечения оседлости определило прочность оседлости». (Тем не менее ни о добровольности, ни о прочности оседания у цыган говорить нельзя.)
