Власти некоторых регионов иногда соглашались с мнением о необходимости взвешенного отношения к кочевой цивилизации. В августе 1928 г. Третий пленум Киргизского обкома ВКП(б) постановил «признать наиболее целесообразной структурой скотоводческого хозяйства Кир[гизской] АССР полукочевую форму».
Кроме ученых, специалистов-практиков и некоторых советских и партийных чиновников, мнение о вредности и ненужности оседания кочевых народов разделяли местные национальные и религиозные деятели. В Казахстане к ним относились прежде всего бывшие члены партии «Алаш» А. Байтурсунов (в 1920-х гг. занимал должность наркома просвещения Казахстана) и А. Букейханов. В Бурятии и Калмыкии против оседлости выступало духовенство. Глава калмыцких буддистов Шаджин-лама Л.Ш. Тепкин был уверен в том, что земледелие – «не для калмыков». Священнослужители убеждали мирян, что переход на оседлый образ жизни ухудшит их материальное положение, затруднит кормовое обеспечение скота. Такие утверждения восходили к сакральному, бережному отношению кочевых народов к земле, вплоть до запрета ее вскапывать. Воспрещалось копать землю и по буддийскому учению, поскольку пахота влечет за собой уничтожение бесчисленного множества живых существ (насекомых и пр.).
Ученые выдвигали конкретные предложения по «переформатированию» кочевой экономики и условий жизни в «кочевых» регионах СССР. Они были уверены, что «устойчивое кочевое хозяйство… может приобщиться к благам цивилизации почти в той же степени, что и хозяйство полеводческое».
Реконструкция кочевой экономики была возможна и необходима, «но только на основе существующих форм хозяйства», которые просто нужно было рационализировать.
Одним из наиболее важных предложений была интенсификация животноводства – прежде всего для увеличения товарности кочевой экономики. (Именно ее натуральный характер был одной из главных «претензий» к кочевникам со стороны властей.) Е.А. Полочанский рассчитал, что пастбищная площадь Казахстана могла обеспечить прокорм для 75 млн голов скота (а в 1926 г. в республике было 26,5 млн голов). Таким образом, этот регион был способен «целиком покрыть все потребности Союза на все виды продукции животноводства». Н.П. Огановский выступал за дальнейшее развитие скотоводства на Южном Алтае. Т.Р. Рыскулов писал, что в Киргизии животноводство должно принять «промышленный характер».
Конкретные меры по развитию кочевого хозяйства прежде всего включали организацию обеспечения скота зимними кормами, что должно было спасти от главного бича кочевой экономики – джута. Сюда же относились землеустройство, включая обводнение, расширение искусственного травосеяния, правильное использование пастбищных запасов, рационализация скотоводства с усилением в нем промышленных пород, усиление борьбы с эпизоотиями. По линии Наркомата промышленности и торговли нужно было принять меры по приему у кочевников продукции животноводства и «распылению промтоваров для удовлетворения нужд кочевого населения». Все это должно было привести к интеграции кочевников в общегосударственную экономику.
Интересными были идеи ученых об использовании иностранного опыта. В 1928 г. профессор А.А. Рыбников (ближайший сподвижник выдающегося экономиста А.В. Чаянова) и М. Фаизов получили поручение от Наркомата земледелия Казахстана – изучить «экономическое лицо» района Туркестано-Сибирской магистрали. Они провели экспедиционные исследования и в октябре 1929 г. выдвинули предложение – создать у кочевников «трудовые самоснабжающие хозяйства» на семейной основе (то есть по сути фермерские хозяйства, как в США и других странах) с выделением каждому по 70–90 га удобной земли. Сотрудник Госплана Казахстана П.Л. Ясинский в апреле 1930 г. (в разгар начала массовой коллективизации) на пленуме Первого казахстанского научно-исследовательского краеведческого съезда заявил, что «необходимо… на комиссионных началах допустить иностранцев, в особенности американцев, к работе по реконструкции нашего животноводства».
Часть ученых выдвигала идею о «переформатировании» кочевий через их коллективизацию. Е.А. Полочанский предлагал создать производственные товарищества, в которые вошли бы и бедные, и богатые кочевники. В товариществах было бы изжито «рабство родового строя», ведь в новых условиях бедняки стали бы полностью независимыми от богатых сородичей. В случае изыскания долгосрочного кредита в размере 4 млн руб. в год в течение 15 лет можно было построить для кочевых товариществ 100 тыс. новых опорных поселений-аулов.
П. Погорельский и В. Батраков выступали за создание кочевых колхозов и совхозов (отметим, что это предложение было опубликовано в 1930 г., когда уже началась коллективизация), что привело бы к «производственному объединению распыленных скотоводов». Колхозы должны были заниматься животноводством, а совхозы стать предприятиями по переработке сельхозпродукции и «пунктами высокородных производителей». П. Погорельский и В. Батраков предлагали создавать только крупные колхозы, так как мелкие «на практике послужат формой консервации… отработочных форм эксплуатации».
Особое мнение по вопросу о «переформатировании» кочевий было у А.Н. Донича. Он соглашался, что кочевое хозяйство является «целесообразной и продуктивной формой использования пустынных и полупустынных пространств, которые иначе нельзя сейчас использовать совсем». Однако, по его мнению, надо было «еще доказать, стоит ли на данной стадии развития использовать с таким трудом эти пространства», тем более что культурные методы хозяйствования «невозможно приспособить к кочеванию». В то же время А.Н. Донич был настроен оптимистично, предлагая «кочевое хозяйство планомерно приспособлять к культуре».
Ученые разрабатывали меры по «переформатированию» кочевой цивилизации в других сферах – так, была предложена организация передвижных школ для детей. Для развития медицины нужно было обучить врачей из числа местного населения и организовать «медицинские юрты». П. Погорельский и В. Батраков призывали усилить удачные аспекты работы кочевых советов, в том числе по организации «кино, перевыборов… конференций, совещаний». Тем более что все-таки были отмечены некоторые положительные результаты в работе местных властей с кочевниками – тогда, когда эта работа шла без нажима на оседание.
Кроме того, «переформатирование» кочевой цивилизации в СССР, как ожидалось, должно было оказать позитивное воздействие на зарубежных кочевников – например, в Китае, где проживали многочисленные сородичи советских казахов и киргизов.
Учеными выдвигались идеи и о возможном компромиссе – сочетании кочевого скотоводства и земледелия. С.П. Швецов полагал, что такой «симбиоз» улучшит сопротивляемость неблагоприятным явлениям в сельском хозяйстве – неурожаю в земледелии и джуту в животноводстве.
Некоторые специалисты соглашались на постепенный, эволюционный переход кочевников к оседанию или «полуоседанию» с сохранением животноводства. Е.А. Полочанский выдвигал идею создания для кочевых товариществ «новых аулов» с жильем европейского типа, где каждая семья жила бы в своей комнате, «достаточно просторной и светлой». По добровольному выбору или по очереди одни из них занимались бы полевыми работами, другие – кочевали со скотом и к зиме возвращались в аул. Е.М. Тимофеев считал, что если сохранить кочевание летом и осадить кочевников в поселках на зимовье, то опасность джута будет ликвидирована «почти полностью». Сотрудник Наркомзема Казахстана К.А. Чувелев выступал за содействие оседанию там, где это возможно, а где нет – нужно было научить кочевников наиболее рационально использовать кормовые площади.
