В переводе кочевников на оседлость ученые призывали руководствоваться географическими характеристиками. Как они выяснили, земледелие было возможным только в районах, где изогиета составляла не менее 250 мм (иначе земледелие «никакого будущего не может иметь»), а еще лучше – более 300 мм.
Пожалуй, главным призывом, который выдвигали ученые и их сторонники к «переформатированию» «кочевых» регионов, было: «Не торопиться». С.П. Швецов указывал, что изменение форм экономики – это «процесс медленный и длительный».
На втором пленуме Казахского крайкома (2–7 декабря 1926 г.) нарком просвещения С. Садвокасов говорил о необходимости учитывать специфику кочевого аула и прекратить идеализацию бедноты, которая без механизмов принуждения не готова к высокопроизводительному труду. Таким образом, он призывал не ломать традиционную родовую структуру кочевого общества.
Даже там, где было признано возможным оседание, ученые предупреждали об опасности форсированного перевода кочевников на оседлость. А.Н. Донич подчеркивал, что оседание не должно нарушать «экономическое равновесие». П. Погорельский и В. Батраков считали, что процесс оседания начнется только после завершения коллективизации в период укрепления животноводческих колхозов. (В то же время они в этом вопросе занимали несколько противоречивую позицию – призывая к «большой осторожности», П. Погорельский и В. Батраков тем не менее полагали, что «исторические сроки социалистической переделки этих районов должны быть максимально сокращены». Исходя из того что их книга была издана в 1930 г., в таких высказываниях, очевидно, проявилось воздействие «штурмовщины» рубежа 1920-х и 1930-х гг.)
Мнение, что оседание кочевников произойдет эволюционным путем, разделяли и некоторые представители властей. Так, на первом Всесоюзном национальном совещании при ЦК ВЛКСМ в 1924 г. представитель Бурятии Н. Мункоев заявил, что эта проблема сама решится «естественным образом… когда население будет европеизировано и будет практиковать земледелие».
Следует отметить, что присутствовал и такой подход – оставить в некоторых «кочевых» районах ситуацию как есть, так как «переформатировать» их все равно не получится. И.И. Маслов утверждал, что «мечтать… о создании в центральном Казахстане какого-то устойчивого хозяйства совершенно не приходится», так как его географические условия исключают возможность и рационализации экономики, и повышения культурного уровня населения. В 1928 г. инженер Г.Ф. Прокопович в статье «Принципы планового хозяйства в условиях Казахстана» утверждал, что даже электрификация этого региона в ближайшей перспективе «неприемлема… в силу огромных расстояний… и господства почти чистых натуральных форм хозяйства на значительной части территории».
Однако этот подход большинство представителей «партии ученых» не разделяло.
Еще одним аспектом борьбы идей о судьбах кочевой цивилизации в 1920-х гг. была дискуссия о специфике общественных отношений у кочевых народов (дискуссия о «кочевом феодализме»). Часть ученых, чиновников и национальных деятелей разделяла мнение о наличии в рамках кочевой цивилизации не феодального, а самобытного родового строя. Среди них были Т.Р. Рыскулов, Е.А. Полочанский, А. Байтурсунов, А. Букейханов, киргизский партийный деятель А.С. Сыдыков. (Как оригинальное, можно отметить мнение бурятского ученого П.Т. Хаптаева о наличии в кочевом обществе признаков и патриархально-родовых, и феодальных отношений.)
В то же время выводы сторонники теории родового строя делали разные. Некоторые из них считали, что необходимо сохранить этот строй, так как он фактически являлся «родовым коммунизмом»: «Все живут и кочуют вместе, все одинаково равны, нет классовой борьбы, нет никаких противоречий». Они подчеркивали необходимость сохранения родовой структуры и традиций кочевого общества. Однако другие, например Е.А. Полочанский, придерживались диаметрально противоположного мнения, считая, что цель советской власти – разрушение родового строя, что должно было освободить кочевников от экономической кабалы.
Итак, следует сделать вывод, что советские ученые в 1920-х гг. предлагали вдумчивый, научный подход к кочевой цивилизации. Он предполагал, во-первых, щадящее отношение к природе и отказ от растраты государственных ресурсов на ее «переделку», которая в большинстве «кочевых» регионов не имела перспектив. Во-вторых, ученые предлагали не торопиться с решениями, считая, что резкие изменения, вмешательство в сложившийся веками образ жизни и хозяйства в любом случае ни к чему хорошему не приведут.
Ученые выдвигали такие варианты «переформатирования» кочевой экономики: оставить кочевание полностью с его интенсификацией или создать симбиоз кочевого животноводства и земледелия. На основе мнения ученых, на наш взгляд, можно было предложить такой выход, который мог удовлетворить власть: на теплый период года оставлять кочевников в покое, давая им уходить на пастбища, а в холодный период – на оседлых зимовках вести с ними культурную, образовательную и другую работу, открыть школы для детей и пр. В сфере медицины и ветеринарии – создать оседлые (или передвижные) медицинские и ветеринарные станции вблизи кочевий, куда кочевники сами бы приезжали в случае необходимости. Именно такую роль и играли создаваемые в некоторых «кочевых» районах «культпункты».
Продуктивной и прогрессивной идеей было создание у кочевников фермерских хозяйств на семейной основе. Однако здесь была проблема – в условиях родового строя в таких хозяйствах сохранилась бы эксплуатация бедных сородичей со стороны баев, манапов и других «родовых авторитетов». С точки зрения советской власти это было недопустимым.
Еще одна проблема с точки зрения государства – как заставить кочевников сдавать мясо, молоко, кожи, шерсть и другую продукцию животноводства? Но и она была решаема – нужно было предложить кочевникам взамен необходимые им товары и услуги (например, те же медицинские и ветеринарные). Правда, перестройка кочевой экономики на товарность могла занять много времени, а советская власть не могла себе этого позволить. Ситуация, сложившаяся в СССР в конце 1920-х гг., когда власть приняла решение о форсированной модернизации сельского хозяйства, перечеркнула предлагавшиеся учеными варианты «переформатирования» кочевой экономики.
Насколько влиятельной была «партия ученых», определить трудно. Хотя в 1920-х гг. и допускался плюрализм мнений, власть в итоге все равно поступала так, как она считала нужным. Тем не менее является фактом, что власти СССР до конца 1920-х гг. не форсировали модернизацию кочевой цивилизации и в определенной степени искали возможность компромисса с ней.
Следует не согласиться с мнением Д.Н. Верхотурова, что научные исследования о способе развития казахского хозяйства на основе присущих ему принципов и тенденций «появились лишь в конце 1920-х годов, когда процесс коллективизации стал набирать обороты», и ученые, стоявшие на такой точке зрения, были «немногочисленными». Очевидно, что таких ученых было достаточно много. Книга под редакцией С.П. Швецова «Казанское хозяйство в его естественно-исторических и бытовых условиях», которую можно назвать одной из основ вдумчивого подхода к судьбе кочевой цивилизации, была издана в 1926 г. (то есть не в конце 1920-х гг.), когда кочевое общество еще сохранялось практически в первозданном виде, было далеко до массовой коллективизации и даже еще не началась конфискация байских хозяйств.
