В-третьих, в курсе на модернизацию «кочевых» регионов играли большую роль политико-демографические причины. Как уже говорилось, в середине 1920-х гг. эти регионы стали объектом программы переселения, и только перевод кочевников на оседлость дал бы возможность полностью реализовать массовую колонизацию. Советские чиновники А. Поднек и К. Павлов прямо указывали, что «оседание… высвободит земледельческие фонды для совхозов и переселенцев и будет содействовать интенсификации сельского хозяйства европейского населения».
В-четвертых, модернизация «кочевых» регионов имела своей целью формирование пролетариата для нужд индустриализации и – одновременно – развитие промышленности на бывших «кочевых» территориях. Индустриализация в СССР осуществлялась по плану первой пятилетки, который предполагал увеличение объемов промышленного производства в стране почти в три раза. Это касалось и «кочевых» регионов. Казахстан был признан регионом, где «неизмеримо богаты запасы каменного угля, цветных металлов и пр.».
Проведенные в Калмыкии Поволжской колонизационно-мелиоративной экспедицией НКЗ РСФСР исследования показали, что одной из главных возможностей улучшить экономику региона было развитие рыбной промышленности. Рабочую силу для этого можно было найти, только переведя кочевников на оседлость. В советском лексиконе даже появился специальный термин «оседание в промышленности», который является несколько абсурдным, так как «оседание» кочевника в классическом варианте предполагает сохранение его принадлежности к сельскому хозяйству.
Таким образом, власти безоговорочно отвергли идеи об осторожном «переформатировании» кочевой цивилизации, которые в 1920-х гг. выдвигали многие советские ученые. Казахский журналист и советский деятель Г. Тогжанов в 1931 г. утверждал, что ученые были не правы насчет устойчивости кочевания, так как якобы уже «преобладало не кочевое хозяйство, не кочевой аул, а, наоборот, полукочевой и оседлый аулы». Он считал, что «буржуазные экономисты» знали положение «со слов только аульных аткаминеров и баев». Сторонники теории родового строя у кочевников были обвинены в том, что они «выполняли социальный заказ родовых полуфеодалов-баев», что их позиция «исторически неправдива, теоретически и политически вредна».
Представителей «партии ученых» подвергли шельмованию (особо отметим вышедший в 1931 г. специальный сборник статей «Кондратьевщина в Казакстане»). Главное клеймо, которое в духе времени было повешено на «партию ученых», – «вредители». При этом указывалось, что они якобы сами «сознавали консервативность и вредность своих идей», «великолепно знали, что до 60 %… хозяйств – бедняцкие или маломощно-середняцкие, неспособные вести кочевое хозяйство».
Ученых – в частности, С.П. Швецова (который скончался в мае 1930 г.) – обвинили в «кондратьевщине» и «чаяновщине». Эти ярлыки были очень тяжелым обвинением. Как раз в том же году прошел процесс по сфабрикованному делу Трудовой крестьянской партии, в рамках которого были арестованы ведущие советские экономисты А.В. Чаянов, Н.Д. Кондратьев и др. (А.В. Чаянов был расстрелян в 1937 г., Н.Д. Кондратьев – в 1938 г.). Власти подчеркивали, что именно «кондратьевцы» делали «ставку на незыблемость скотоводческо-кочевого хозяйства», при этом превратив журнал «Народное хозяйство Казахстана» в свой печатный орган вплоть до 1930 г. (это было не так – в этом журнале публиковались материалы разной направленности и велась научная полемика, к чему прямо призывала редакция журнала).
Власти назвали ученых, возражавших против огульного перевода кочевников на оседлость, «контрреволюционерами», которые якобы специально поддерживали «кочевание, как форму хозяйства, наиболее выгодную для местной буржуазии».
Некоторым ученым припомнили прошлую принадлежность к Партии социалистов-революционеров (ПСР) – про С.П. Швецова в обвинительном наклонении писали, что он «правый эсер», про Е.М. Тимофеева, А.П. Потоцкого и А.Н. Донича – что они бывшие члены ЦК ПСР. (Как известно, ПСР подверглась гонениям со стороны большевистской власти, была распущена в 1923 г. и фактически запрещена. Само слово «эсер» после этого было тяжким обвинением.) Следует отметить, что и репрессированный ведущий советский экономист Н.Д. Кондратьев ранее тоже был эсером (вышел из ПСР в 1919 г.). Других сторонников «партии ученых» обвинили в принадлежности к «националистам». Так, А.А. Ермекову припомнили, что он был «известным алаш-ордынцем».
Доходило и до прямых личных оскорблений (это было характерно для того времени, когда шельмовали тех, кто не нравился советской власти). Про С.П. Швецова писали, что у него «черносотенная шовинистическая душа», Н.П. Огановского называли «вредителем» и «“профессором”», А.Н. Челинцева – «ученым идеологом кулачества» и просто «“ученым”» (в кавычках). У сотрудника Наркомзема Казахстана Д.Д. Букинича обнаружили «расовую философию европейского колонизатора». М.Г. Сириус был обозван «местным вредителем». Власти провозгласили, что эти ученые-«вредители» не нашли себе союзников среди народа.
Шельмование имело и трагические последствия – представители «партии ученых» подверглись репрессиям. Наиболее «легким» вариантом было изгнание с работы – так, из Госплана Казахстана весной 1930 г. был уволен П.Л. Ясинский за то, что он предлагал привлечь для реконструкции «кочевых» регионов иностранных специалистов. Судьба многих других ученых сложилась гораздо хуже. Е.М. Тимофеев был арестован в 1937 г. и расстрелян в 1941 г. А.А. Ермеков был арестован в 1938 г., находился в заключении до 1947 г., затем был вновь арестован и окончательно освободился только в 1955 г. А.Н. Челинцев в августе 1930 г. был арестован по делу Трудовой крестьянской партии и отправлен в ссылку (в 1932 г. был освобожден от дальнейшего отбывания наказания и вернулся в Москву).
С отвержением и шельмованием «партии ученых» напрямую было связано пренебрежение к природе, которое на долгие годы стало визитной карточкой советской власти. Власти провозгласили «естественно-исторические условия» «кочевых» регионов всего лишь «относительно неблагоприятными по сравнению с условиями Европейской части СССР, Сибири, Дальневосточного] Драя] и пр.». Было объявлено, что в Казахстане земледелие якобы возможно даже в районах с годовыми осадками ниже 250 мм. (На самом деле это потребовало бы колоссальных затрат на организацию орошения, даже если доставка воды вообще была достижимой.)
Властями двигала вера в верховенство общественных отношений над силами природы. Они считали, что «воздействие географических условий на человека» является не таким сильным и «совершается косвенно, через общественные отношения». Поэтому «природные факторы имеют относительное, второстепенное значение для развития сельского хозяйства». Бурятский историк П.Т. Хаптаев писал в 1932 г.: «Почему… бурят, калмык и киргиз успешно ликвидируют свой кочевой и полукочевой быт? Разве изменилась природа? Конечно, нет». Объяснение лежало, по его мнению, в особенностях нового социального строя, в «марксистском методе».
Соответственно, была абсолютной и вера в возможность изменения природных условий. И.А. Зверяков считал, что социалистическое сельское хозяйство меняет эти условия, «приспособляя их к себе». Он полагал, что «любой участок земли может быть превращен, в зависимости от вкладываемых средств и труда, в культурный, или в пустырь». Поэтому можно было фактически не считаться «с “непобедимыми” силами природы». Было провозглашено, что «природная среда не является грозным повелителем для современного советского земледелия», и аграрная политика СССР «решительно отвергает… равнение на… естественно-исторические и климатические условия».
