Все эти идеи напрямую относились к «кочевым» регионам. П.Т. Хаптаев утверждал, что «ликвидация кочевого и полукочевого быта мыслятся… как изменение природных условий». Власти считали, что развитие крупного сельского хозяйства, внедрение агротехники и зоотехники создадут «все необходимые условия для победы социализма над неблагоприятными условиями природы в кочевых районах». Был четко обозначен путь развития этих районов: «Инженерно-техническое оборудование (ирригация, мелиорация, обводнение) “безлюдной пустыни” для крупного социалистического животноводства».
В СССР (как, возможно, и во всем остальном мире в этот период) бытовала слепая вера в прогресс. Напомним известные слова И.В. Мичурина, написанные в 1934 г.: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача». Советские власти питали потребительское отношение к природе. Так, уже в 1930 г. был предложен план разбора воды Сырдарьи и Амударьи на орошение, из-за чего Аральское море должно было высохнуть и исчезнуть (что фактически и произошло после 1960 г.). Аральский регион признавался неперспективным, и было даже высказано предложение о «хищническом вылове» аральской рыбы, пока море не высохло. С 1932 г. из такого же расчета создавался проект Главного туркменского канала, который должен был полностью лишить Аральское море поступления воды из Амударьи. Соображение, что высыхание Аральского моря приведет к экологической катастрофе, тогда совершенно не принималось во внимание. Так же обстояло дело и в отношении распашки казахских степей – были отброшены такие «мелочи», как увлажненность почвы, запасы воды в ней, мероприятия по орошению и снегозадержанию. Власти поверили в иллюзию, что из засушливого Казахстана получится сделать «вторую Украину». Планы, направленные на изменение природы в «кочевых» регионах, разрабатывались и реализовывались властями СССР и в дальнейшем, о чем еще будет рассказано в книге.
Власти по-прежнему очень мало знали о реалиях ситуации в «кочевых» регионах, хотя и пытались ее «привести в известность». Отсутствие адекватной информации было причиной того, что чиновникам виделись «объективные» основания для форсирования обоседления кочевников. Во-первых, это их стихийное оседание, которое нужно было «организовать и возглавить». По мнению властей Калмыкии, этот процесс «имел крупные недостатки, заключающиеся в антисанитарном образе жизни, в выборе местностей для обоседления без хозяйственной перспективы». Замнаркома земледелия Бурят-Монгольской АССР Фомичев, выступая в сентябре 1931 г. на заседании пленума обкома ВКП(б), заявил, что «процесс оседания сейчас стихийно растет, выпадая из поля нашего руководства. Такое стихийное самооседание ни к чему хорошему не приведет». В 1932 г. председатель СНХ Казахстана У.Д. Кулумбетов объявил о «массовой тяге кочевого и полукочевого населения к переходу на оседлость».
Причины стихийного оседания кочевников, по мнению властей, состояли в развитии земледелия, торговли, систематическом сокращении пастбищных угодий, соседстве русских поселков, вовлечении в рыночные отношения. Конечно, эти причины имели место. Однако в целом власти принимали желаемое за действительное. Их вывод о том, что основная масса кочевого населения именно добровольно «прекратила кочевание и хозяйственно в нем не нуждается», опровергался их же данными: «Как показывают исследования, для кочевания необходимо иметь минимум от 15 до 20 голов скота. Между тем… подавляющая масса населения имеет на хозяйстве такое количество скота, которое исключает возможность кочевания». Власти считали, что до 60 % казахских хозяйств были бедняцкими и маломощно-середняцкими, не способными вести кочевое хозяйство. Таким образом, причиной оседания было не «нежелание», а неспособность кочевать. Причины стихийного оседания кочевников в 1920-х гг. были «привнесены» извне, и поэтому оснований для вывода о добровольном переходе кочевников на оседлость не было.
Еще один «объективный» повод для форсирования модернизации «кочевых» регионов власти увидели в эффекте, который этот процесс должен был оказать в международном масштабе. Ф.И. Голощекин и другие казахстанские апологеты форсированного обоседления подчеркивали, что оседание кочевников «по своему… политическому и экономическому значению, с точки зрения разрешения пролетарским государством национального вопроса… будет иметь, в буквальном смысле слова, мировое значение». Оно в первую очередь проявилось бы «для зарубежных скотоводов-кочевников (Монголия, Танну-Тува и пр.)», а «с победой мировой революции – и для современных колоний империалистических государств, сохранивших кочевое хозяйство». (В таких заявлениях слышны отголоски иллюзий революционного времени, хотя уже тогда было понятно, что «мировая революция» не удалась, и в середине 1920-х гг. И.В. Сталин фактически отказался от нее, взяв курс на «построение социализма в одной стране».)
Несмотря на то что программа перевода кочевников на оседлость с попутной коллективизацией была развернута в разных «кочевых» регионах (так, например, в Горном Алтае такой курс был взят уже с июля 1929 г.), флагманом форсированной модернизации «кочевых регионов» СССР стал самый большой из них – Казахстан.
По сталинскому плану, хотя коллективизацию в Казахстане нужно было закончить весной 1932 г., это не касалось кочевых и полукочевых районов. Однако местные власти решили этот план «перевыполнить». Здесь «кстати» пришлась программа секретаря крайкома ВКП(б) Ф.И. Гологцекина по советизации кочевий («Малый Октябрь»), которую он пытался воплотить с 1926 г. Идеи о форсированной модернизации разделяли соратники Ф.И. Гологцекина, в том числе второй секретарь крайкома И. Курамысов, председатель СНК Казахстана У.Д. Исаев, председатель ЦИК республики Е. Ерназаров.
24 октября 1929 г. бюро Казахского крайкома партии приняло постановление «Об итогах и очередных задачах колхозного строительства», в котором были установлены новые задачи – обеспечить в 1929–1930 гг. охват колхозами 140 тыс. хозяйств и почти в три раза увеличить посевную площадь.
В декабре 1929 г. крайком поставил вопрос о форсировании перевода кочевников на оседлость. В резолюции пленума была поставлена задача «освоения огромных пахотоспособных, но не освоенных площадей», то есть на самом деле земель, занятых под кочевое животноводство. Таким образом, освоение этих территорий кочевниками власти не учитывали, равно как и полную непригодность многих районов для земледелия.
Программа форсированной модернизации была санкционирована из центра. 16 февраля 1930 г. СНК СССР принял постановление о планах развития народного хозяйства Казахстана, обязав «провести землеустройство и другие мероприятия, обеспечивающие оседание казахского населения в земледельческой и земледельческо-животноводческой полосах Казахстана исходя из необходимости совмещения коллективизации кочевого и полукочевого населения одновременно с переходом его к оседлому хозяйству».
Цели и направления программы форсированной модернизации «кочевых» районов через перевод кочевников на оседлость с попутной коллективизацией находились в русле общих причин модернизации, о которых было сказано выше.
Во-первых, были поставлены экономические цели. Обоседление было обозначено как «один из факторов поднятия и развития нашей экономики», так как «экстенсивное кочевое хозяйство… исключает возможность роста в нем социалистических элементов и направляет его развитие по капиталистическому пути». Такое утверждение звучало противоречиво, так как ранее власти утверждали, что в кочевых регионах царит феодализм и отсталость. Здесь же говорилось о развитии кочевой экономики – причем не по феодальному, а по капиталистическому, то есть достаточно «продвинутому» пути.
