У последних не только настроение было «бежать», но они это делали. В 1930–1933 гг. из «кочевых» регионов уехали 1306 специалистов-землеустроителей. По данным центральных властей, «50 % землеустроителей разбежались, потому что их не обеспечивают соответствующим образом». Центральные власти отмечали, что «на вес золота каждый специалист, драка идет за каждого специалиста, а он не успевает доехать до места, как уже смылся: квартиры не дают, питание не обеспечивают». Местным чиновникам пригрозили отказом «посылать людей до тех пор, пока они не научатся их беречь».
Трагические ошибки были допущены не только в планировании, но и при реализации программы оседания. Главной из них было уничтожение скота. В 1930 г. власти Казахстана не только увеличили план мясозаготовок, но и перевыполнили план по крупному рогатому скоту более чем в два раза. Все это сопровождалось злоупотреблениями. В 1930 г. в регионе государство изъяло 33 % колхозной продукции, в 1931 г. – уже 39,5 %.
План скотозаготовок на 1931–1932 гг. по Казахстану составил 255,5 тыс. т, то есть в 1,5 раза больше, чем по Украине, и в 2,5 раза больше, чем по Северо-Кавказскому и Западно-Сибирскому краям. Хотя скота в Казахстане действительно было много, такие планы были явно нереальными.
В Калмыкии также были назначены непомерные масштабы скотозаготовок, которые совпали с последствиями «зуда» и падежа скота, а также забоя, вызванного голодом и нежеланием сдавать скот в колхозы. Так, на 1934 г. нормы поставок составили от 15 до 25 кг живого веса для колхозных дворов, 40 кг – для единоличников.
О «перегибах», а точнее сказать – о преступных явлениях, сообщало ОГПУ. Так, в октябре 1931 г. стало известно, что «скотозаготовки сопровождались грубым произволом местных властей, требовавших сдачи скота от населения под угрозой штрафов, судебных репрессий, арестов и т. д. Выявлено много случаев, когда у населения, в том числе у бедняков, в порядке заготовок отбиралась последняя скотина. Нередко забивался молочный, стельный и рабочий скот… Сильно задерживался расчет со скотосдатчиками, которые в некоторых случаях причитавшихся им денег так и не получили. В Зайсанском районе в 4 аулсоветах контрактация скота проводилась даже у таких хозяйств, где одна корова имелась на 5 человек». Такие сообщения были многочисленными, они ярко характеризуют хищнический и попросту грабительский подход к населению со стороны местных властей, рьяно стремившихся выполнить и перевыполнить план.
«Обобществленный» скот казахских аулов сгоняли на «колхозно-товарные фермы», за которыми, кроме названия, чаще всего ничего не стояло. Скот, сконцентрированный в большом количестве в одном месте, лишенный должного ухода, теплых помещений, запасов кормов, в условиях суровой североказахстанской зимы в большом количестве погибал. (Не случайно раньше в зимнее время кочевники перегоняли скот в более теплые районы на зимние пастбища – кстау, но теперь они были такой возможности лишены.) В Калмыкии творилось то же самое – из-за оседания огромное количество скота скапливалось на ограниченной территории, где, следовательно, было недостаточно корма.
Кроме того, трагической ошибкой было форсирование перехода к земледелию. Сами же сторонники форсированной седентаризации – как, например, Г. Тогжанов, – сетовали, что некоторые представители местных властей понимали уничтожение кочевого быта как ликвидацию скотоводческого хозяйства и вынуждали «обоседленных» кочевников к переходу на земледелие, огульно превращая животноводческие хозяйства в товарные полеводческие.
В Казахстане до начала обоседления и коллективизации размер посевной площади на одно хозяйство составлял 0,8 га680 (по другим данным – 0,9 га). В 1931 г. посев на одно оседавшее хозяйство составил уже 5,4 га, в 1932 г. он был доведен до 5,6 и даже 7,5 га, то есть до норм районов товарного зернового производства. В Киргизии эта площадь была еще больше – 16 га на одно хозяйство. С нее бывший кочевник должен был сдать 300 пудов зерна, тогда как реально из этих 16 га он мог распахать всего 2–3 га. Люди просто не имели возможности обработать такое количество земли.
В сфере хлебозаготовок также шло форсирование. План заготовки зерна в Казахстане в 1931 г. составил 57 млн пудов.
На 1932 г., ввиду явной невозможности заготовить такое количество зерна, план был снижен до 38 млн пудов, однако в октябре того же года вновь был повышен до 46,6 млн. На 1933 г. был дан увеличенный план сева именно в 39 кочевых и полукочевых районах Казахстана, тогда как по региону в целом он остался таким же, как на 1932 г.
Характерно, что в заготовительном угаре власти облагали хлебопоставками и остававшихся кочевников, которые зерно не выращивали. Поэтому были вынуждены покупать его и затем сдавать государству. Такие факты являются чистой профанацией «заготовок» и напоминают известное «Рязанское мясное дело» периода правления Н.С. Хрущева.
Результаты хлебозаготовок в Казахстане в 1929–1930 гг. составили 37,8, в 1930–1931 гг. – 40,7, в 1931–1932 гг. – 40,4 млн пудов. Таким образом, повышение количества заготовленного зерна было не сильным – максимум на 10 %, что говорило о том, что в самом большом «кочевом» регионе власти никак не могли «выжать» зерно. В Нижне-Волжском крае повышение хлебозаготовок в этот период составило 10 %, а Украине – 24 %, на Северном Кавказе – 40 %, в Средне-Волжском крае – 54 %, в Башкирии – 76 %, в Нижегородском крае – 88 %. На Нижней Волге в 1931 и 1932 гг. было изъято соответственно 41 и 41,1 % валового сбора зерновых, но при этом в итоге край выполнил план хлебозаготовок 1932 г. всего на 52 %. В Калмыкии план был выполнен с применением жестких мер к середине января 1933 г. на 75,4 %.
Форсирование модернизации «кочевых» регионов сопровождалось преступными фактами. Во-первых, местные власти допускали нецелевое расходование государственных средств, выделенных на оседание кочевников, а также разбазаривание других материальных ценностей. В Казахстане в процессе оседания много средств было просто выброшено на ветер, а значительная их часть была вообще не освоена. Местные руководители боялись осваивать средства без указаний сверху, а указания не поступали, так как наверху сами не знали толком, что делать.
В Петропавловском и Кустанайском округах деньги, отпущенные на оседание, «были использованы европейскими районами под тем соусом, что казаки их не смогут использовать, и поэтому их надо использовать там, где будет “больше эффекта”». Выделенный для оседающих кочевников сельхозинвентарь в большинстве своем был «под открытым небом разбросан в степи», причем его «деревянные части в отдельных случаях использовались на топливо». Точно так же разбазаривались лесоматериалы.
В Калмыкии обоседление, «несмотря на ряд ходатайств», было не обеспечено кредитами. Полученная «обоседленческая ссуда» в размере 25–26 тыс. руб. была использована «с незначительным эффектом».
Были выявлены растраты при раздаче помощи оседающим кочевникам, а также отсутствие строгого контроля за выдачей им хлеба. Часто он попадал в руки баев, что осложняло материальное положение «простых» кочевников до критического уровня.
Ситуация усугублялась проблемами со снабжением. ОГПУ сообщало, что завоз промтоваров в пограничные районы Казахстана в первой половине 1930 г. фактически был сорван. В некоторые районы товары в счет дополнительного завоза вообще не поступили.
