Кроме того, Т.Р. Рыскулов отмечал, что «процесс откочевок сопровождается ослаблением оставшегося на старом месте колхоза, расхищением оставшегося имущества откочевников и распродажей юрты (часто единственного вида жилья), расходованием и падежом скота (у кого он есть) в пути и распродажей последних остатков имущества». Указание на «ослабление колхоза» и тем самым срыв задач коллективизации, очевидно, должно было усилить воздействие на И.В. Сталина информации о бедственном положении казахского населения.
Трагическим последствием откочевок и эмиграции стал также резкий рост детской беспризорности, которая и так выросла после того, как начался голод. Многие откочевники были вынуждены бросить детей на произвол судьбы. Массы беспризорных детей стали появляться в городах и на железнодорожных станциях в Казахстане.
Реакция местных властей на откочевки и эмиграцию часто была слабой. Так, Красноводский райком КП(б) Туркмении, зная о эмиграционных тенденциях среди кочевого населения, «своевременно мер никаких не принял». Интересно, что при этом Гассан-Кулийский райисполком пытался «приписать к своему району» откочевников, которые шли из Красноводского района в Персию, и, очевидно, чтобы «ублажить» их, выдал им пропуска на проход границы. Видимо, в таком подходе отразилось восприятие трансграничного кочевания как обычного дела, и власти не ожидали того, что это не кочевание, а именно массовая эмиграция по политическим причинам.
Хотя Казахский крайком ВКП(б) в 1930–1931 гг. принял ряд решений о борьбе с откочевками и эмиграцией, существенного результата эти решения не дали, так как в большинстве случаев остались невыполненными. Т.Р. Рыскулов отмечал, что власти Казахстана, «видимо, бессильны приостановить дальнейшие откочевки, бороться с эпидемиями и оказать действительную помощь голодающим». Руководство этого региона поэтому выбрало позицию запрета «говорить официально, что есть голод и смертные случаи на этой почве», а откочевкам «старались дать иное объяснение».
Действительно, Ф.И. Голощекин в 1931 г. объяснял массовый уход из Казахстана так: «Казак, который никогда не выезжал из своего аула, не знал путей, кроме путей своего кочевания, теперь с легкостью переходит из района в район внутри Казахстана, включается в русские, украинские колхозы, переходит на работы, на хозяйственное строительство в Поволжье, в Сибирь». Таким образом, руководитель Казахстана пытался представить бегство населения от реквизиций и голода как якобы добровольный выезд на работу.
В тех регионах, куда попадали беженцы, вначале их «принимали с распростертыми объятиями, пока их стада еще не были полностью уничтожены или конфискованы». Однако постепенно откочевники стали терять свое имущество – либо скот у них отбирали, либо они сами его распродавали. Тогда местные власти теряли к ним интерес, и беженцы превращались в обузу.
В целом власти в регионах прибытия были отрицательно настроены к столь массовому прибытию обездоленных людей.
Так, администрация Средне-Волжского края была недовольна тем, что беженцы «дезорганизовали хлебный рынок», так как хлеба, очевидно, не хватало самому местному населению. С отрицательным отношением к себе столкнулись казахи-откочевники в Западной Сибири. В Узбекистане и Туркмении казахов «не обеспечивали продовольственной] помощью и хозяйственным] устройством».
Прибытие масс откочевников – неустроенных людей, лишних «голодных ртов» – привело к социальной и межэтнической напряженности. Из-за голода беженцы начали совершать преступления, в том числе воровать скот и продукты питания у местного населения. Т.Р. Рыскулов выяснил, что во многих регионах Казахстана, Центральной России, Поволжья и Сибири отмечалось «много случаев издевательства» над откочевниками-казахами (отбирание имущества, аресты и избиение, увольнение без оснований с работы целыми группами, невыдача зарплаты и т. д.). Он отмечал, что «восстановилась старая традиция в ряде мест, если потеряется в русских селах скот, обязательно сваливать на казаков».
Случаи дискриминации и шовинизма по отношению к откочевникам-казахам наблюдались в Узбекистане, где в некоторых местах «узбеки недружно встретили их и стали издеваться над ними», и в Каракалпакии («националистическое отношение к землеустройству» беженцев и оказанию помощи их детям). В Туркмении резко ухудшились межэтнические отношения, были зарегистрированы многочисленные факты ограбления колхозов и угона скота откочевниками у местных туркмен и наоборот.
Тем не менее власти были не способны сдержать откочевки. Активно действовало государство фактически только в сфере пресечения эмиграции из страны, которая была признана крайне вредной по политическим причинам. Во-первых, руководство страны пыталось ввести запретительные меры. В феврале 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановило конфисковать все имущество у семей, пытающихся бежать за границу со своим скотом, и принимать меры против угона скота за границу. В том же году ОГПУ дало указание пограничному командованию «перекочевку скотоводов в Персию не допускать».
Во-вторых, власти пытались наладить устройство иммигрантов, ранее прибывших из других стран. ОГПУ требовало принять меры по улучшению их снабжения. Некоторые чиновники за плохое отношение к иммигрантам были показательно подвергнуты репрессиям. Так, в январе 1931 г. работники Иолотанского района Туркменской ССР были преданы суду за дискриминацию и игнорирование устройства – иммигрантов-белуджей. Кроме того, НКИД считал необходимым создание в пограничной полосе «условий, которые бы ликвидировали эмиграционные настроения среди пограничного скотоводческого населения и стимулировали развитие их хозяйств и тем самым их заинтересованность в спокойствии в погранполосе». Очевидно, это относилось и к иммигрантам из других стран, и к «своему» кочевому населению.
Среди эмигрантов, ушедших из страны, была развернута пропаганда о возвращении в СССР через «влиятельных» среди них лиц. НКИД полагал необходимым «усилить наши связи с зарубежными племенами, могущие ослабить роль туркестанской эмиграции на севере Афганистана». При Среднеазиатском бюро ЦК ВКП(б) работала специальная Пограничная комиссия.
Таким образом, реализация в СССР программы форсированного обоседления и коллективизации кочевников встретила сильное сопротивление (такая же ситуация наблюдалась и в оседлых регионах, где широко развернулось сопротивление коллективизации, реквизициям и раскулачиванию).
Реакция кочевого населения на действия государства проявилась в разных формах. Косвенное сопротивление состояло в распространении антисоветских слухов и настроений, а также в сохранении традиционных «несоветских» родовых структур после перехода на оседлость и коллективизации.
Активное сопротивление включало в себя уклонение от сдачи скота и зерна государству и возвращение реквизированного скота. Наиболее сильными формами сопротивления стали восстания и участие кочевников в басмаческом движении, которое получило второе дыхание после начала коллективизации (это движение имело одновременно и политическую, и уголовную направленность). Фактически в начале 1930-х гг. в Средней Азии продолжилась Гражданская война.
Активное сопротивление проявилось также в массовых откочевках и эмиграции. Кочевники уходили с мест из-за голода, в поисках средств к существованию, чтобы избежать реквизиций скота и другого имущества.
