Главным же обвинителем Ф.И. Голощекина стал Т.Р. Рыскулов, который писал И.В. Сталину об ошибках казахстанской власти. Разумеется, он был прав. Однако Т.К. Алланиязов и А.С. Таукенов отмечали, что сам Т.Р. Рыскулов непосредственно участвовал в разработке программы коллективизации в СССР. Известно также, что он отличался определенным «партийным фанатизмом», который особенно ярко проявился в начале его деятельности. Так, в 1921–1922 гг. Т.Р. Рыскулов с цинизмом высказывался о жертвах голода в Туркестане. Работая в 1924–1925 гг. в качестве представителя Коминтерна в Монголии, он руководствовался принципом «мы приказываем, монголы исполняют», занимал жесткую позицию по отношению к местному населению и проявлял непонимание менталитета, психологии кочевников. Тем не менее, возможно, это были ошибки молодости. В любом случае Т.Р. Рыскулов, безусловно, делал все, чтобы спасти Казахстан от трагедии (известно, что еще в декабре 1930 г. он публично выступал за «рационализацию» скотоводства в степи вместо перевода кочевников на оседлость).
Кроме того, звучало обвинение Ф.И. Голощекина и других представителей властей в шовинизме по отношению к казахскому населению. Актуально такое обвинение и поныне – так, М. Пейн считает, что Ф.И. Голощекин «печально известен своими антиказахскими настроениями». В.В. Солодова отмечает, что в 1927 г. на VI Всеказахской конференции ВКП(б) Ф.И. Голощекин и представитель союзного руководства А.А. Андреев добились осуждения местных казахских деятелей – С. Садвокасова, Ж. Мунбаева и С.Х. Ходжанова. Сюда же она отнесла решение об уравнении всех национальностей в праве на землеустройство и проведение декоренизации в Казахстане в начале 1930-х гг.
В.Г. Чеботарева, наоборот, сделала вывод, что Ф.И. Голощекин «подлаживался под казахский национализм». Да и В.В. Солодова пишет, что до начала 1930-х гг. Ф.И. Голощекин проводил коренизацию государственного аппарата Казахстана, которую считал главнейшим аспектом советизации этого региона. Кроме того, ближайшими соратниками Ф.И. Голощекина были казахи по национальности И.М. Курамысов и Г.Т. Тогжанов.
Следует сделать вывод, что национального аспекта в деятельности Ф.И. Голощекина не было. Он исповедовал не этнические, а классовые принципы, как и было положено коммунисту тех времен. Так, в 1930 г., в духе политики партии, Ф.И. Голощекин объявил о необходимости борьбы и с «великодержавными шовинистами», и с «местными националистами», которые мешали переводу кочевников на оседлость. Упомянутые выше коренизация и затем декоренизация государственного аппарата были не «изобретением» Ф.И. Голощекина, а являлись общей политикой ВКП(б) для всех «национальных» регионов Советского Союза в те годы.
В свою очередь, Ф.И. Голощекин никогда не признавал личной ответственности за трагедию коллективизации и оседания. После ареста осенью 1939 г. он отвергал доводы следствия, был уверен в правильности своих действий и пытался обвинить в провале коллективизации классовых врагов и местных националистов.
Среди историков есть мнение, что нельзя сваливать всю вину за трагедию кочевников Казахстана на Ф.И. Голощекина. Р. Дэвис и С. Уиткрофт отмечают, что нападки Л.И. Мирзояна на Ф.И. Голощекина после его смещения были «не слишком справедливы». А.И. Козлов считал обвинения в адрес Ф.И. Голощекина несостоятельными, а также признавал совершенно надуманными попытки найти в казахстанской трагедии некий «кремлевский» или «российский» след и полностью снять ответственность за трагедию с национальной элиты, которая занимала существенное место в политической структуре Казахстана. Он отмечал, что если бы в ситуацию не вмешалось центральное руководство (то есть тот самый Кремль), то трагедия могла оказаться еще более серьезной, а ее последствия – получить необратимый характер. Действительно, роль союзного центра в решении проблем, вызванных действиями властей Казахстана, была решающей.
После выявленных трагических последствий коллективизации и оседания кочевников власти пытались оправдать себя. Они утверждали, что до революции царское правительство тоже осуществляло программу седентаризации, однако при этом ставило задачу «еще более жестоко эксплуатировать трудящихся-кочевников». Было провозглашено, что только советская власть способна осуществить оседание так, как надо.
Вместо того чтобы признать свои ошибки, власти видели в неудачном ходе форсирования модернизации и ее тяжелых последствиях «происки врагов». Во-первых, упоминался «классовый враг» (баи, мапаны и пр.), который вел агитацию за убой скота и откочевку, а также проник в состав вновь созданных колхозов (хотя и составлял там только 1,1 % всего числа хозяйств). Во ВЦИК возмущались, что тогда как «на Северном Кавказе кулаков выселяли», то в «кочевых» регионах «этого не делалось, кулак оставался на месте и “помогал” организовывать колхозы».
Во-вторых, виновными предсказуемо были объявлены местные чиновники, в том числе Ф.И. Голощекин (был арестован в 1939 г. и расстрелян в 1941 г.), первый секретарь Киргизского обкома партии А.О. Шахрай (был снят с этой должности в 1934 г.), зампредседателя Госплана Киргизии и руководитель работ по оседанию А.С. Сыдыков, который был назван «агентом английского империализма» (был арестован в 1933 г. и расстрелян в 1938 г.).
В-третьих, были обвинены низовые советские и партийные работники, объявленные «националистами». Например, в феврале 1937 г. в создании «русской националистической организации» и гибели десятков казахских рабочих из числа откочевщиков и детей из детдомов были обвинены руководители Турксиба Мрачковский и Товшин, а также врачи Савинов и Грибановский.
В-четвертых, вина была повешена на «националистов» из числа «контрреволюционных элементов». В Казахстане таковыми ожидаемо были объявлены алаш-ординцы.
В-пятых, были обвинены священнослужители. В Туркмении духовенство считали виновным в разжигании вражды между туркменами и «европейцами» и «затуманивании головы у бедняка». В Бурятии и Калмыкии ламство обвинили в противодействии переходу на оседлость и колхозному строительству. Антирелигиозники провозгласили, что ламам было выгодно «проповедовать, чтобы калмыки не занимались земледелием», так как «оседлая жизнь дает людям жить сгруппированно… и иметь возможность вести культурную жизнь», что приведет их к «раскрепощению» от «религиозного дурмана».
В-шестых, виновными были объявлены «бывшие». Например, власти выявили «вредительство» со стороны землеустроительных чиновников, которые «в основном являются людьми из чуждого класса – межевые старые инженеры, а в межевой институт поступало только дворянство». Такое «вредительство» было найдено даже в терминологии – якобы инженеры из числа «бывших» насаждали термины «оседление» и «обоседление» вместо «оседание». Очевидно, в первых двух терминах властям слышался намек на принудительность этих акций, что и было так на самом деле.
В-седьмых, вину возложили на эмигрантов, которые «вели подрывную работу против социалистического] строительства». Опасным было признано «наличие старой, свыше 300 тысяч, эмиграции в Афганистане и Персии с огромным насыщением ее контрреволюционным], байско-чиновничьим элементом», а также «организация вооруженного басм[аческого] актива… на Ср[едне]азиатской границе численностью около 3000 человек».
