Китай». Помня о трагедии коллективизации и обоседления, они опасались, что хорошее отношение к ним властей было временным, и если они останутся, то их заставят «вступать в колхоз, обобществить скот, молодежь мобилизуют в армию». К середине мая 1945 г. в Казахстане было зарегистрировано 7250 мигрантов из Синьцзяна.
Впоследствии, в середине 1950-х гг., началась новая иммиграция казахов из Китая в СССР. Целые роды обращались с просьбой о репатриации, несмотря на то что некоторые из них откочевали более ста лет назад. В 1955 г. из Китая в СССР переехали не менее 71,5 тыс., в 1958–1959 гг. – не менее 59,3 тыс., в 1960–1961 гг. – не менее 7,4 тыс. человек. После обострения отношений между СССР и Китаем репатриация продолжалась нелегально. В 1962 г. она составила от 66,8 до 71,8 тыс. человек, в 1963 г. – 20,4 тыс. человек.
Таким образом, в 1932–1934 гг., после прекращения форсирования модернизации «кочевых» регионов, власти СССР – как центральные, так и региональные – провели значительную работу по прекращению откочевок, постепенному возвращению беженцев в регионы «исхода», а также по устройству их на «новых» местах. Хотя этот процесс двигался непросто и были допущены ошибки, в итоге проблема откочевок была решена благополучно.
Важным аспектом внешней политики СССР в начале 1930-х гг. была борьба за откочевников с сопредельными странами – Персией, Афганистаном и Китаем. Хотя эти государства стремились задержать, оставить у себя граждан СССР, эмигрировавших в период форсированной коллективизации и обоседления, многие беженцы в итоге вернулись из-за границы.
Переход в умеренный режим модернизации
Вторым важнейшим направлением исправления ситуации, которое одновременно ознаменовало новый режим модернизации «кочевых» регионов, стала ревизия политики перевода кочевников на оседлость.
Специалисты, которых ранее гнобили адепты форсированной модернизации «кочевых» регионов, теперь получили возможность немного «отыграться». П. Погорельский вновь стал
говорить о невозможности провести оседание кочевников в обозримом будущем и критиковать тех, что утверждал, что земледельческое хозяйство – «это верх прогресса». Он ратовал за «сохранение… традиций и идеологии родового общества» кочевников, в том числе за создание «родовых колхозов», хотя и с ликвидацией власти «родовых авторитетов». Экономист И.И. Назарьевский призывал перенимать опыт капиталистических стран по организации степного животноводства. Очевидно, их голоса не были услышаны, но тем не менее государство свою политику в отношении кочевников пересмотрело.
Постановление ЦК ВКП(б) от 17 сентября 1932 г. перечисляло «основные условия, обеспечивающие успех оседания», включавшие в том числе «тщательный выбор территории оседания», своевременное и правильное проведение землеустроительных и мелиоративных работ», «создание сети культпросветительских учреждений», «внедрение плановости в работу». На основе этих указаний был реализован новый формат программы оседания и коллективизации кочевников.
19 октября 1932 г. крайком и СНК Казахстана приняли план по исполнению упомянутого выше постановления ЦК ВКП(б). Согласно этому плану, ведущей отраслью хозяйства в «кочевых» и «полукочевых» районах Казахстана оставалось животноводство. Земледелие же должно было развиваться там в качестве подсобной отрасли. Принудительный перевод кочевников на оседлость прекращался. Тем же из них, кто «на основе добровольности и самодеятельности пожелает устроиться в поселках», нужно было «оказывать всемерное воздействие, как материальное, так и организационное».
В конце 1932 г. в Казахстане была распущена Комиссия по оседанию. Вместо нее был создан соответствующий отдел в Наркомате земледелия. Исправление ошибок в сфере коллективизации даже качнулось в обратную сторону – проводилось раздробление колхозов, а в ТОЗах не велась работа по внедрению элементов коллективного труда. Впоследствии власти критиковали такую политику, считая, что такое исправление предыдущих «левацких» ошибок само стало «новыми ошибками явно правого порядка». Тем не менее, возможно, такой путь и был правильным.
Разумеется, общей целью новой политики остался перевод кочевников на оседлость. Кочевание по-прежнему рассматривалось как «система хозяйства, несовместимая с социалистическим строем». При этом власти подчеркивали историческое стремление населения «кочевых» регионов к оседлости (например, что киргизы всегда «имели постоянные зимовки (кишлаки), подчас довольно благоустроенные», где были пахотные угодья, фруктовые деревья и даже мельницы). Раньше, в период форсирования, этот аспект часто игнорировали и в старых кишлаках оседание не проводили.
Новый формат оседания имел свои новации. Во-первых, были существенно снижены темпы и, как уже говорилось, отменена принудительность. План перевода кочевников на оседлость стал более реалистичным – была поставлена задача завершить этот процесс к концу второй пятилетки (то есть к 1937 г.). Так, если раньше в Казахстане предполагалось за 1933 г. «охватить оседанием» 278 тыс. хозяйств, то теперь – 120 тыс. (причем из них 70 тыс. уже были вовлечены в этот процесс, и только 50 тыс. были «новыми»).
Количественные данные по новому плану, как обычно, являются противоречивыми. Наркомат земледелия РСФСР в ноябре 1933 г. подсчитал, что на вторую пятилетку оставалось перевести на оседлость 323,36 тыс. хозяйств, из которых подавляющая часть находилась в Казахстане (217,5 тыс.), Киргизии (38,7 тыс.) и Бурятии (27 тыс.). Однако по данным ВЦИК на тот же период, в стране оставалось более 570 тыс. «кочевых» и «полукочевых» хозяйств. Очевидно, данные Наркомата земледелия включали в себя только «не охваченные» программой оседания хозяйства. Другие сведения появились в 1934 г.: в РСФСР подлежали переводу на оседлость 582 тыс. хозяйств, из них в Казахстане – 400 тыс. (или 69 %). Очевидно, данные о численности кочевников постоянно уточнялись, и к 1934 г., возможно, в них были включены вернувшиеся к тому времени беженцы.
Во-вторых, коллективизация теперь проводилась только на условиях уже осуществленного оседания кочевников (обратное явление было признано «немыслимым»), с целью создать «прочную хозяйственную, кормовую и земледельческую базу, наряду с животноводством».
В-третьих, власти признали возможным отказ от администрирования, то есть от того, что государство все задачи брало на себя. Так, в 1934 г. в Калмыкии было предложено прекратить постройку домов для оседающих кочевников силами и средствами государства. Вместо того их должны были строить сами «оседающие» колхозники. Таким образом, был продемонстрирован отход от патернализма. Однако такой отход имел свои ограничения – в том же году Комиссия ВЦИК призвала не позволять кочевникам быть «самостоятельными организаторами» оседания, «а только подсобной силой, исполнителями разработанного детального плана». Все-таки власти не могли позволить себе полностью ослабить контроль.
Выдвинутые ранее, еще в период форсирования, цели программы оседания были еще раз артикулированы. Во-первых, они включали в себя политические цели: «переход к социализму, минуя капиталистическую стадию развития», «ликвидация патриархальных и родовых отношений», «сокрушительный удар [по] феодально-родовым пережиткам и байско-манапским, контрреволюционно-националистическим элементам», «ликвидация эксплуататоров».
