Попутно в основной массе «кочевых» регионов СССР была завершена коллективизация. Так, на Алтае к июню 1937 г. 93 % алтайских и казахских хозяйств находились в составе колхозов. В 1939 г. все ТОЗы в Казахстане были преобразованы в колхозы, в других регионах – в 1940 г.
В итоге к концу 1930-х гг. власти постепенно переводили на оседлость оставшиеся небольшие группы кочевников. Эти планы не всегда выполнялись и менялись. Так, на 1938 г. по линии Наркомата земледелия было запланировано перевести на оседлость 1164 хозяйства, однако фактически было устроено только 278. В октябре 1938 г. Экономический совет при СНК СССР разработал план оседания на 1939 г., который включал 9895 хозяйств. Однако в ноябре 1938 г. этот план был снижен до 6855 хозяйств, и еще 11 085 хозяйств были назначены к «подготовке к оседанию в 1940 г.». В целом оседание оказалось гораздо более трудным делом, чем предполагали власти, даже в условиях новой, умеренной и медленной политики модернизации «кочевых» регионов.
Тем не менее власти рапортовали о своих успехах в деле обоседления кочевников. 21 мая 1937 г. первый секретарь Карагандинского обкома партии Г.И. Пинхасик докладывал, что «почти все население бывших кочевых районов нашей области… перешло на оседлый образ жизни с постоянными населенными пунктами… Это не голощекинские “пункты оседания”, куда “водворялись” на жительство казахи административным путем. Это населенные пункты, где само население строит школы, бани, скотные дворы, сараи для машин, крытые тока и другие колхозные постройки; это пункты, вокруг которых раскинулись поля и сенокосы сельхозартелей и ТОЗов».
Однако в реальности у переведенных на оседлость кочевников сохранялись и элементы кочевого быта, и тяга к кочеванию. Вообще, полностью «оседлыми» их было назвать нельзя. Комиссия ВЦИК в 1934 г. отмечала, что «откочевки сейчас нет, потому [что] государство дает большие льготы, но если мы будем плохо работать, то они опять закочуют». В Кочкорском районе Киргизии у обоседленных кочевников, «как правило, около домов стояли юрты». Тем не менее власти закрывали на это глаза, оценивая степень оседлости в основном чисто формально, «для галочки».
Мало того, в СССР говорили и о возможности сохранения кочевания в том или ином виде. Комиссия ВЦИК в 1934 г. сделала вывод, что «массовый переход животноводства районов оседания на метод стойлового содержания был бы преступной нелепостью», и поэтому «необходимо вести решительную борьбу за максимально рациональное использование пастбищ в течение круглого года, где это возможно». Как минимум это давало «карт-бланш» на переход к отгонному скотоводству.
В 1936 г. И.В. Сталин и вовсе заявил, что кочевание в отдельных регионах СССР может сохраниться. Большинство колхозов в Казахстане даже в конце 1930-х гг. фактически оставалось кочевыми (а некоторые из них были вообще фиктивными). Они представляли собой группу из трех – пяти семей, пасших скот на территории площадью несколько сотен квадратных километров. В некоторых степных районах колхозы вряд ли вообще существовали. Причиной того, что государство вновь было заинтересовано в кочевниках, было стремление поднять животноводство, хотя и «в организованном порядке». Очевидно, что власти к тому же решили, что кочевание перестало представлять опасность.
Таким образом, новая программа модернизации «кочевых» регионов СССР фактически была основана на отказе от принудительного перевода кочевников на оседлость. Было принято решение о сохранении отгонного скотоводства и даже кочевания в некоторых районах.
Власти в целом достигли своих целей по переводу кочевников на оседлость, однако в некоторых случаях такое «оседание» было условным. Некоторые представители властей в регионах понимали нереальность или ненужность обоседления и коллективизации кочевников и поэтому уклонялись от этой задачи. Ее выполнение затянулось, а планы – даже умеренные – не выполнялись полностью.
К властям пришло также понимание невозможности не только земледелия, но и стойлового скотоводства на бывших «кочевых» территориях. Создание колхозов в степи часто было фикцией.
Конечно, предыдущее форсирование, голод и другие события, связанные с реализацией политики форсирования, сильно ударили по кочевой цивилизации. Кочевников, хотя бы частично или формально, на бумаге, худо-бедно «привязали» к каким-то контролируемым точкам на земле. Поэтому власти больше не ощущали, что кочевая цивилизация опасна, и могли позволить себе вновь частично «разрешить» кочевание.
Тем не менее кочевая цивилизация в СССР сохранилась в некоем «урезанном» виде.
«Неизвестные люди»: политика по отношению к цыганам
Положение цыган в СССР и их отношения с государством имели и сходство с другими традиционно кочевыми народами, и отличие от них. Первое сходство состояло в отсутствии у властей точных данных о численности цыганского населения. Согласно переписи населения 1926 г., в СССР проживали 61 234 цыгана, из них в РСФСР – 38 947 человек, на Украине – 13 578 человек, в Белоруссии – 2400 человек, Узбекистане – 2700 человек. Поданным Наркомата земледелия на 1933 г., в РСФСР было около 41 тыс. цыган, что в принципе соответствовало данным переписи с учетом естественного прироста. Однако сотрудник Отдела национальностей ВЦИК С.А. Такоев имел данные о 80 тыс. цыган.
В советских документах, датированных 1936 г., приводятся сведения о том, что на Украине было более 2 тыс. цыган, в Белоруссии – 398 кочевых цыган и 291 оседлых, в Горьковском крае – 70 оседлых и 35 кочующих нетрудоустроенных цыганских семьи. Очевидно, что цыган в этих регионах должно было быть намного больше, если только они массово не откочевали в другие места. Таким образом, достоверными сведениями о количестве цыган не обладал никто – даже секретарь Совета национальностей ВЦИК А.И. Хацкевич признавал, что данные переписи населения не были точными.
Отсутствие точных данных было обусловлено трудностью учета цыганского населения. Так, на Украине было выявлено, что «установить, хотя бы приблизительно, количество кочующих… цыган не представляется… возможным». В некоторых местностях – например, в Можайском районе Московской области – учет цыган вовсе не проводился. По мнению властей, трудность «наблюдения» за цыганами осложнялась тем, что они кочевали маленькими таборами, состоявшими из двух-трех семей, и в маршрутах их кочевания не было закономерностей. Кроме того, «цыганами» себя называли самые разные, отличающиеся друг от друга этнические группы. А.И. Хацкевич отмечал, что возможными были и случаи «нежелания выявить себя цыганом».
Второе сходство цыган с другими традиционно кочевыми народами состояло в наличии среди них не только собственно кочевых и полукочевых людей, но и перешедших на оседлость. Точная пропорция этих контингентов неизвестна, хотя, например, есть данные 1936 г. по Западной области: 7 тыс. цыган, из них 3 тыс. осевших и полуосевших, 4 тыс. кочевых. На Украине в том же году были выявлены 3 тыс. оседлых и полуоседлых цыган.
Третье сходство заключалось в том, что у оседлых цыган оставалась сильной тяга к традиционному, кочевому образу жизни. Они были связаны родственными и другими узами с кочующими цыганами и иногда сами возвращались к кочеванию.
