Коллективизация на Севере началась с создания артелей, согласно принятому в 1932 г. постановлению ЦК ВКП(б) «О формах коллективизации в районах народностей Крайнего Севера». Кооперацией смешанного (интегрального) типа были охвачены все виды хозяйственной деятельности северян. Она распространяла свое влияние на «дикие», «неуставные» или «бытовые» артели (юридически неоформленные). Так происходило фактическое огосударствление хозяйственных занятий народов Севера.
Весной 1931 г. в колхозах состояли всего 12 % хозяйств малых народов Севера, к началу 1932 г. в основных районах – уже 20–25 % хозяйств. Однако в целом коллективизация ограничивалась территорией вокруг районных и иных центров, тогда как на периферии колхозы практически отсутствовали. Например, на Ямале уровень коллективизации составлял всего 1 %. Все это говорило о явном нежелании северян вступать в колхозы.
Процесс коллективизации, как и везде в СССР, сопровождался «перегибами». Тем не менее Наркомат земледелия пытался умерить форсирование. Так, в августе 1933 г. он возражал против того, чтобы «при обобществлении оленей у членов артели оставлять в собственности колхозника лишь “минимальную” [их] часть». Предлагалось «обязательно оставлять… количество оленей, необходимое для удовлетворения его личных нужд (транспортных, в шкурах, мясе и пр.)». В декабре 1934 г. Комитет Севера при ВЦИК просил руководство вновь созданных Омской области и Красноярского края списать колхозам и артелям Крайнего Севера их долги государству.
К 1 января 1934 г. в 19 районах Крайнего Севера было коллективизировано 42 % хозяйств, к 1 января 1935 г. немногим больше – 44,3 %. (По другим данным, к началу 1934 г. было коллективизировано 36–37 % хозяйств малых народов.) М.А. Сергеев утверждал, что к середине 1930-х гг. отдельные народы завершили коллективизацию – в том числе тофалары, амурские нивхи, ульчи, нанайцы, удэ и эвенки некоторых районов. Однако Л.И. Винокурова и С.А. Григорьев выяснили, что в ряде северных районов уровень коллективизации был невысоким. Так, официальная статистика 1935–1936 гг. отражала этот показатель на уровне 49–50 % всех имевшихся хозяйств. Поэтому в 1939–1940 гг. власти решили форсировать этот процесс. Так, к декабрю 1939 г. в крупных северных районах Якутии уровень коллективизации достиг показателя около 90 %. Однако на Чукотке она была в основном завершена только к 1949 г. В целом на Севере этот процесс достиг значимых результатов в начале 1950-х гг.
Параллельно в середине 1930-х гг. власти начали процесс перевода кочевников Севера на оседлость. В некоторых местах он тоже сопровождался форсированием – так, на Чукотке власти поставили задачу лишить кочевников-оленеводов пастбищ и таким образом принудить их к оседанию. Всех, кого нельзя было перевести на оседлость в силу специфики их хозяйства, объявляли «врагами колхозного строя». Кроме того, как и в других «кочевых» регионах, на Севере не было создано производственной базы, был неправильно произведен выбор «точек оседания», нарушался принцип добровольности.
Однако, к счастью для северян, «перегибы» с коллективизацией в Казахстане и Средней Азии дискредитировали идею немедленного перехода кочевников к оседлости. В 1935 г. секретарь Совета национальностей ЦИК СССР потребовал проявлять терпение и понимание в отношении кочевников, поскольку они «не есть люди шатаний, бесцельных гастролей и т. д.; это люди глубочайшей исторической социальной нужды, необычайной забитости и отсталости». Как видно, в стремлении оградить кочевников от насильственных методов проявлялась и некая «жалость» к ним.
На Севере никогда не ставился вопрос о прекращении кочевания вообще. Хотя власти выдвинули задачу вытеснить «бытовое кочевание», они стремились сохранить «производственное». Для этого была необходима концентрация полуоседлого населения в крупных населенных пунктах. Работа по переводу кочевых колхозов на оседлость началась с 1939 г.
В целом реакция кочевников Севера на действия государства была неоднозначной. После революции северяне узнали о появлении в России новой власти, но не понимали сущности происходивших изменений. Даже такая мера, как отмена ясака, была встречена с недоверием. Тофалары считали, что «это маневр новой власти, которая взыщет в будущем весь ясак с недоимками». Поэтому они собрали ясак и дважды пытались передать его в райисполком. Лесные ненцы также испугались отмены ясака, думая, что у них отберут охотничьи угодья.
Кочевые общины оленеводов и охотников сопротивлялись коллективизации, в том числе путем откочевок. Мнение М.А. Сергеева, что осуществление землеустройства и изъятие угодий у «эксплуататоров» не встречало, как правило, сопротивления, является более чем спорным. На Севере вспыхивали восстания – в том числе их поднимали ненцы в 1933–1934 гг. и в 1943 г.
Таким же спорным является утверждение М.А. Сергеева о сокращении кочевания на Севере. Е.А. Волжанина пишет о том, что на Ямале, наоборот, наблюдалась тенденция к усилению кочевания. В конце 1920-х гг. население получило больше возможностей приобретать оленей в кредит и за наличные деньги. Такие благоприятные условия для наращивания стада только стимулировали переход полуоседлых и оседлых хозяйств к кочевому образу жизни.
Великая Отечественная война замедлила строительство новых колхозных поселков и перевод кочевников Севера на оседлость. Второй этап этого процесса начался после войны, в конце 1940-х – начале 1950-х гг. Теперь одной из целей перевода на оседлость было обозначено то, что она «позволит полностью обеспечить оленеводство молодыми кадрами», так как основная причина нежелания молодежи идти на работу в кочевое оленеводство заключалась в отрыве на длительное время от поселка, от оседлого быта.
Экономическими предпосылками для обоседления было раскулачивание, лимитирование численности оленьего стада, орудий лова, то есть искусственное формирование ситуации, чтобы отдельная семья больше не могла вести самостоятельное хозяйство. К середине 1950-х гг. власти смогли обеспечить эти предпосылки. «Культурная революция», проведенная на Севере, должна была убедить кочевников в преимуществах нового быта.
Однако перевод на оседлость затянулся. Так, в северных округах Тюменской области в 1950 г. из 373 колхозов только 83 были оседлыми (причем там было русское или смешанное население), 170 – полукочевыми, 120 – кочевыми. К 1955 г. полностью осели европейские манси, удэ, ороки, юкагиры и значительная часть хантов, ненцев, селькупов, кетов, эвенков, долганов, эвенов, чукчей, коряков. В 1958 г. обоседление было завершено в Ханты-Мансийском АО, тогда как Ямало-Ненецкий АО отставал. С конца 1950-х гг. перевод на оседлость ускорился. К 1970-м гг. он был завершен в южной и центральной части ЯНАО. Однако в тундровых районах округа перевод на оседлость завершен не был до настоящего времени.
Ошибки и форсирование были характерны и для этих процессов. Так, в Тюменской области были взяты ускоренные темпы. В ЯНАО до 1955 г. планировали перевести на оседлость 60 % кочевников, к 1960 г. – 100 %. К тому же проводилось ускоренное развитие нерентабельных в условиях тундры земледелия и животноводства в ущерб оленеводству. Были допущены ошибки в выборе хозяйственных центров.
Местные власти отмечали нежелание коренных жителей переселяться в поселки. В последних было выявлено низкое качество построенных домов и плохое снабжение товарами. И.В. Скипина отмечает, что «ошибки, связанные с переводом населения [Севера] на оседлость, оказались типично “советскими”, в них проявилась основная беда чиновников: невозможность учитывать научно обоснованные выводы».
