Таким образом, после «освобождения» от кочевников бывшие «кочевые» регионы в 1930-х и 1940-х гг. стали объектом нового освоения при помощи принудительно ввезенных контингентов населения – ссыльных и заключенных. Массовые депортации населения СССР, осуществленные в 1930-х и 1940-х гг., напрямую и непосредственно коснулись «кочевых» регионов. Казахстан, Киргизия, Хакасия, Алтай, Бурятия стали местом спецссылки, а калмыцкий народ сам подвергся депортации.
Спецпоселенцы и их потомки, по замыслу властей, должны были стать новым населением этих регионов, призванным заново их «освоить». Для этого власти принимали меры по «закреплению» спецпоселенцев на новых местах. Однако в результате восстановления законности, освобождения народов из ссылки, восстановления большинства национальных автономий, а также эмиграции в постсоветское время основную массу спецпоселенцев в бывших «кочевых» регионах «закрепить» не удалось.
Планы по «преобразованию природы» в «кочевых» регионах являются спорными с точки зрения оценки их целесообразности и достижимости. Если бы программа высадки лесополос была реализована во всех степных регионах СССР, возможно, удалось бы избежать ветровой эрозии земель. Целинная эпопея привела к противоречивым результатам. А. Никонов отмечает, что «решение об освоении целинных земель не было ошибкой. Но осваивать их нужно было последовательно, закрепляя сделанное, переходя на научно обоснованную систему хозяйства, не допуская спешки и безжалостности к природе». Идеи о повороте стока сибирских рек, хотя и не были реализованы в советское время, продолжают иногда муссироваться в СМИ.
Современное состояние «кочевых» регионов России и стран ближнего зарубежья
В итоге реализации программ обоседления и коллективизации кочевников уже в 1930-х гг. в «кочевых» регионах СССР складывается новый тип хозяйства – не до конца оседлый, но уже и не полностью кочевой. Комиссия ВЦИК определила его как «полукочевое животноводческое земледельческое хозяйство». Так, если ранее в некоторых местностях кочевание имело радиус 150–200 км, то к середине 1930-х гг. он сократился до 35–50 км. Причем миграции стали происходить и для того, чтобы кочевники могли использовать свое подсобное земледелие.
После Великой Отечественной войны произошла ограниченная реабилитация кочевничества на государственном уровне. Для скотоводов была создана социальная инфраструктура. Их семьи стали производственными единицами («бригадами»), причем многие колхозы тоже строились по родовому принципу (так, в 1950 г. у казахов были отмечены «пережитки родового расселения»). В оленеводстве Ямала сложился своеобразный «симбиоз» государственной и частно-семейной форм собственности, когда основу совхозных оленеводческих бригад составляли несколько родственных семей или одна большая семья владельцев личных оленей. На Алтае на плато Укок был создан животноводческий колхоз, но фактически местные казахи продолжали кочевать, перебираясь из одной избушки в другую по пути перекочевок.
В некоторых отдаленных местностях сохранялось совершенно независимое от государства кочевание. Как минимум, до конца 1950-х гг. на плато Устюрт проживали небольшие группы казахов (по 2–4 юрты), которые не состояли ни в колхозах, ни в животноводческих бригадах совхозов, ни в каких-либо иных государственных или кооперативных хозяйствах. Ни у кого из них не было современных документов, их дети не ходили в школу. Они лечились у знахарей, а роды принимали бабки-повитухи. При встрече с чужаками они сразу начинали готовиться к откочевке в другие, им одним известные места. Это были потомки беглецов из аулов, принимавших участие в Адаевском восстании 1931 г.
Приверженность кочевью на Севере, пожалуй, была наиболее сильной. Кочевание, как бытовое, так и производственное, продолжало существовать на огромных территориях Арктики и Сибири на протяжении всей второй половины XX в.1268 Годы коллективизации и внедрения социалистического способа хозяйствования не смогли уничтожить традиционные кочевые формы оленеводства. Устойчивость кочевой культуры отмечалась на севере Якутии. Хотя на Ямале половина населения осела, спустя 80 лет после начала модернизации кочевников численно стало даже больше, чем было (в 2014 г. – 5827 человек). Коренные жители и ныне продолжают считать жизнь в тундре с оленями высокопрестижной, а вынужденное оседание, вызванное падежом оленей или смертью родственников, по-прежнему воспринимается крайне негативно.
Наследие кочевой культуры сохранялось на практике. В Тюменской области кочевники, даже переходя в дом, рядом с ним ставили чум, продолжая проживать в нем. В некоторых селах Астраханской области имело место применение юрт как летних жилищ или для складирования хозяйственных принадлежностей. Прежние традиции оказывают свое воздействие и в настоящее время, и, по-видимому, так будет и дальше в обозримой перспективе.
В Туве кочевое скотоводство не перестало существовать, хотя традиционный образ жизни был фактически утрачен. В основном здесь сохранились летние перекочевки. В конце 1970-х гг., когда снимались ограничения на ведение личного подсобного хозяйства, у каждой крупной семейной общины была чабанская стоянка, где выращивали скот. В 1980-х гг. государство стало активно поддерживать и поощрять частное животноводство.
Еще один аспект современной жизни «кочевых» регионов – возвращение ранее откочевавших групп населения. Так, в начале 1990-х гг. начался процесс репатриации шэнэхэнских бурят. К 2017 г. в Россию вернулись около 500 человек. Мотивы возвращения были разными: ностальгические («родина предков»), экономические (поиск новых возможностей), образовательные (в рамках существующих льготных программ). В Казахстан к настоящему времени репатриировалось около 1 млн оралманов – этнических казахов из соседних стран, в первую очередь – из Китая.
В настоящее время многие «кочевые» регионы переживают проблемы. Прежде всего, это ухудшение животноводства. В странах Центральной Азии этому способствовало производство зерна на целинных землях и избыточное хлопководство. Многие животноводческие совхозы и колхозы были закрыты. В Забайкалье освоение целины и внедрение сельскохозяйственных методов, не подходящих для экстремальных природных условий этого региона, новая волна ликвидации животноводческих колхозов и приватизация скота в 1990-х гг. вызвали кризис в сельскохозяйственном секторе. Так, в 1991 г. в Агинском регионе только 28,5 % земли использовалось для сельскохозяйственных целей. Сейчас ситуация улучшилась.
После распада социалистической системы во многих регионах бывшего СССР произошла обратная номадизация образа жизни скотоводов, возврат к полунатуральным методам ведения хозяйства. Тем не менее в период внедрения рыночной экономики процессы адаптации к ней происходили очень болезненно, сопровождаясь разорением скотоводов, эрозией пастбищ, ростом безработицы и нищеты.
Во всех странах Центральной Азии, как только государство прекратило или существенно сократило субсидии и инвестиции в скотоводство, его убыточность стала очевидной. Везде скотоводство в целом стало менее мобильным, чем в позднесоветский период. Дальние пастбища остаются недоиспользованными, а ближние деградируют из-за перевыпаса. Как отмечает А.М. Хазанов, «жизнь на отдаленных пастбищах, в отсутствие электричества, телевидения и связи, в отрыве от семьи и социального окружения сегодня людей не привлекает». В Туркмении мобильность скотоводов в настоящее время ниже, чем в советский период, что связано с высокой стоимостью доставки воды автотранспортом и сокращением производства искусственных кормов. В таджикском Горном Бадахшане владельцы сравнительно больших стад стремятся явочным порядком приватизировать дальние пастбища – по принципу «первый пришел, первый захватил». Они даже стали взимать плату за выпас скота с жителей поселений, расположенных в нижней части долин.
