К 1940 г. 75 тыс. человек, или 10 % населения Монголии, перешли на оседлость. В дальнейшем шло развитие процесса оседания, который полностью поощрялся государством. С начала 1950-х гг. этот процесс был связан с кооперированием в сельском хозяйстве. До 1959 г. переход к оседлости проходил неорганизованно, однако затем он стал более интенсивным, что было связано с политикой государства по расширению отгонного животноводства. В 1960-х гг. О. Латтимор отмечал, что «монгольские планировщики стремятся преобразовать животноводческое хозяйство из кочевой структуры в нечто вроде ранчо, с большинством жителей, оседлых большую часть времени». Он считал, что такая программа имела под собой основание, принимая во внимание суровые климатические условия Монголии.
В 1963 г. городское население МНР составляло уже 40 %. К 1977 г. 47,5 % населения страны полностью перешли к оседлому образу жизни. На зимниках появилось электричество, строились хозяйственные и культурно-бытовые объекты, жилые дома. Фермы в течение года совершали всего лишь две небольшие кочевки (2–8 км) между зимниками. В большинстве районов страны животноводство стало сочетаться с земледелием. Тем не менее к концу 1970-х гг. сельское население в Монголии в целом оставалось кочевым, хотя и стояло на начальном этапе перехода к полукочевому образу жизни.
В последние годы социалистической власти и в начале 1990-х гг. многие монгольские политики, ученые и специалисты выступали за сохранение кочевых форм экономики. Когда в Монголии возник серьезный политический и экономический кризис, безработица, именно кочевая экономика вовлекла многих безработных и дала им выжить. В 1989–1995 гг. количество семей, занимавшихся скотоводством, выросло в два раза. Номадизм спас Монголию от более резких последствий «шоковой терапии». В этой стране отмечен редкий феномен не только в монгольской, но и мировой истории – быстрое и массовое возрождение номадизма в его переходных формах. В 2008 г. кочевой или полукочевой образ жизни вело почти 40 % населения страны. Таким образом, в Монголии кочевая цивилизация выжила и существует в условиях «оседлого» государства в настоящее время.
Однако некоторые тенденции для кочевой цивилизации все же не очень хороши. В марте 2001 г. премьер-министр Монголии Н. Энхбаяр заявил, что «если в XIX в. монголы сохранят свое мобильное скотоводство и кочевую жизнь, они отстанут от других народов мира и задержат развитие страны и улучшение своего уровня жизни. Таким образом, настало время сделать переход от кочевого скотоводства к интенсивному».
Он подчеркнул, что он не желает «разрушить истинную идентичность монголов, но для того, чтобы выжить, мы должны перестать быть кочевниками». Исходя из таких высказываний В.В. Грайворонский сделал вывод, что в целом нормальная жизнь традиционного номадизма находится под реальной угрозой разрушения и вымирания не только в Монголии, но и во всей Внутренней Азии. Если эта угроза материализуется, это будет реальная катастрофа для монгольской экономики и ее людей и также большая потеря для мировой цивилизации.
Афганистан
В Афганистане, кроме оседлого населения, проживали и проживают кочевые народы – пуштуны, хазарейцы, чараймаки и др. Исторически афганское правительство всегда имело слабый контроль над «кочевыми» землями. Кочевники не подчинялись властям, не платили налогов, нередко являлись участниками антиправительственных выступлений и вооруженных восстаний. Так, в 1930 г. советский полпред в Афганистане Л.Н. Старк сообщал из Кабула о приближавшемся «общем восстании племен пограничной полосы».
Даже в периоды затишья отношения кочевников с Афганским государством не были близкими. Правительство этой страны было враждебно номадизму. Тем не менее кабульские власти пытались использовать кочевников в своих интересах, например поддерживая миграцию пуштунов в непуштунские регионы с ожиданием, что первые станут там опорой государства. (Кочевые пуштуны были этнически более близки афганскому правительству, чем, например, тюрки – узбеки и туркмены.)
Власти признавали или сами назначали вождей кочевых племен (ханов и маликов), которые представляли эти племена в отношениях с государством. Сила этих вождей, однако, всегда была ограниченной, потому что, например, пуштунская племенная организация – весьма эгалитарная, и разница в богатстве (и власти) у них менее значима, чем в оседлых сообществах.
Афганские власти рассматривали кочевников как «отсталый элемент», который должен быть переведен на оседлость для его собственного блага. Основанием для такой политики было то, что оседание стало единственным путем, через который стало возможным вовлечение кочевников в сферу образования и здравоохранения. Однако проекты по оседанию редко были направлены на то, чтобы помочь кочевникам улучшить их скотоводческую экономику. Власти полагали, что номады просто «будут счастливы осесть на любых условиях».
Отношения афганских кочевников с оседлым населением также были непростыми, в первую очередь из-за конфликтов по поводу потравы посевов скотом. Хотя бывали между ними и позитивные контакты, однако, если отношения были изначально плохими на межэтническом уровне, тогда на кочевников априори смотрели как на незваных гостей. Так, местное население Хазараджата и севера Афганистана проявляло враждебность к пуштунам, которые получили от правительства доступ к землям в этих регионах. Однако центральноазиатские арабы и аймаки Северо-Восточного Афганистана, которые тоже получили земли, имели хорошие отношения с жителями горных деревень, в том числе вступали с ними в браки.
К началу 1970-х гг. перевод кочевников на оседлость был одной из главных проблем Афганистана. Попыткой взять ситуацию с кочевниками под контроль стало принятие в марте 1970 г. «Закона о пастбищах». Де-юре была введена государственная собственность на пастбища, и де-факто оставлена юридическая сила существующего владения пастбищами. Однако этот закон в момент издания не оказал влияния на сельский Афганистан. Кочевники были даже не в курсе о его существовании. Права на пастбища так и не были зарегистрированы государством. Эта ситуация подтверждает неподконтрольность кочевников государству и их отстраненность от действий властей.
Проблемой для властей было то, что уровень жизни афганских кочевников был выше, чем у оседлого населения. Кочевники знали, что в подавляющем большинстве деревень в Афганистане не было школ и больниц. Поэтому они относились с подозрением к государственным проектам по переводу на оседлость. Обоседление вызывало серьезное сопротивление племен еще и по другим причинам, в том числе из-за пренебрежительного отношения к труду земледельцев, нежелания ломки сложившегося уклада, трудности приобретения навыков земледелия и оседлой жизни.
Тем не менее в условиях роста населения и постепенного сокращения зоны перекочевок среди разоряющихся кочевников и полукочевников уже с 1970-х гг. у них в определенной мере усилилась тяга к переходу на оседлость. В местах зимовок многие группы кочевников стали покупать землю, чтобы защитить свои права пребывания на ней.
Гражданская война в Афганистане, начавшаяся в конце 1970-х гг. и продолжающаяся до сих пор, оказала весьма негативное воздействие на кочевничество. Многие номады потеряли свои стада или стали беженцами. Они оказались в небезопасных условиях, став жертвами агрессии, страдая от краж скота и встречая на своем пути минные поля. В зонах исторически обусловленной враждебности, например между пуштунами и хазарейцами в центральном Афганистане, часть пастбищных территорий была заброшена. В северо-восточной части страны некоторые земли, ранее занятые пуштунами, были захвачены другими номадами из этнических групп, ближе связанных с окружающими таджикскими деревнями. Степные пастбищные земли незаконно переводятся под сельскохозяйственные угодья.
