Сходство между «кочевыми» регионами Австралии и России/СССР заключалось, во-первых, в том, что, как писал Г.Н. Черданцев, Казахстан похож на «атолл», как и Австралия (имеется в виду, что оседлое население здесь проживает по краям региона, а в середине находится огромное малонаселенное пространство степей, пустынь и полупустынь, где обитают кочевники). Таким же «атоллом» в какой-то степени являлась Туркмения. Во-вторых, в Советском Союзе регулярно шли разговоры о возможности применения опыта Австралии в сельском хозяйстве «кочевых» регионов. Так, в декабре 1930 г. Т.Р. Рыскулов публично, ссылаясь на опыт этой страны (а также Аргентины), ратовал за «рационализацию» скотоводства в степи вместо перевода кочевников на оседлость. (Известно, что в 1930-х гг. эти предложения услышаны не были.) Однако, с другой стороны, развитие животноводства в Австралии – это не опыт отношений между оседлым государством и кочевниками, так как аборигены Австралии не были скотоводами и этой отраслью экономики, наоборот, занималось оседлое («белое») население континента. Еще одно отличие истории Австралии состоит в том, что в России и СССР никогда не реализовывалась программа геноцида в отношении какой-либо этнической или расовой группы и представители кочевых народов рассматривались как равноправные подданные или граждане государства.
В результате перевода кочевых групп на оседлость в ряде стран Африки южнее Сахары произошло ухудшение положения бывших кочевников в сфере здравоохранения (а также питания и доступа к питьевой воде). В этом состоит существенное отличие от ситуации в СССР, где положительные последствия перехода на оседлость состояли как раз в улучшении доступа к услугам здравоохранения, образования и пр.
Опыт «пыльных котлов» – особенно в США – очень актуален для «кочевых» регионов России и СССР. Г.Н. Черданцев еще в 1930 г. отмечал, что Казахстан по своим природным условия схож с западом США – прежде всего по количеству осадков. Однако американский и другой опыт был фактически проигнорирован во время освоения целины. Интересно, что в воспоминаниях Н.С. Хрущева не указано, что ему кто-то рассказывал о «пыльных котлах», хотя он посещал огромное фермерское хозяйство Р. Гарета в Айове в 1959 г. и много общался с этим фермером во время приездов последнего в СССР.
В современном мире острым остается вопрос о признании прав кочевого населения на сезонно используемые им земли и на передачу этих земельных прав потомкам. Лишь последние десятилетия XX в. ознаменовались существенными и позитивными для кочевников изменениями. Такой перелом отразился, например, в политике Всемирного банка, который в 1990-х гг. внес коррективы в условия выделения кредитов на экономическое развитие и отныне считает необходимым предварительную «организацию официального признания традиционного землевладения» и «возобновление прав землепользования коренного населения на долгосрочной основе», в том числе и в отношении неоседлых групп.
Остро стоит вопрос и о сохранении идентичности кочевых народов, их цивилизационной самобытности. Номады зачастую не хотят принадлежать к какой-либо стране и, таким образом, оказываются лишены надлежащего политического и правового статуса. Эксперты считают, что необходимо принять специальные конвенции о кочевом образе жизни, которые бы способствовали более гибкому управлению границами в регионах кочевания, предписывали создание национальных земельных кодексов, регулирующих доступ кочевников к ресурсам и признание скотоводческой земли, отвечающее интересам кочевников.
Интересным фактом является то, что в конце XX и начале XXI в. в мире возникло новое восприятие кочевой – точнее
сказать, мобильной – жизни, которое проявило себя в виде неономадизма. Номадизм в его социальном понимании выступает теперь как «стратегия, отвергающая любую оседлость, укорененность, привязанность, традицию». В условиях ускоренной глобализации распространено «новое ощущение мира, который словно “сжимается” во времени и в пространстве, воспринимается… как глобальный и целостный, а не ограниченный конкретным местом проживания». Таким образом, многие оседлые люди оценили преимущества мобильного образа жизни. Ю. Верне и М. Дувенспек отмечают, что «по мере того, как мир становился все более мобильным, осмысление мира стало кочевым». Отмечено появление нового «номадического» типа человека, «нового кочевника», избирающего себе место проживания исключительно из экономических и других сугубо прагматических соображений, абсолютно независимо от своего национального происхождения.
Распространению моды на неономадизм в немалой мере способствовал бум туризма, кибер- и медиапутешествий. «Новыми кочевниками» стали называть себя представители «транслокальных культур» (например, Techno и New Age), а также представители политического и делового истеблишмента, мигрирующие по миру в своих бесконечных вояжах (конечно, у них речь идет больше о кочевьях-путешествиях с комфортом). К таким «новым кочевникам» можно отнести дауншифтеров и экспатов, свободно перемещающихся по миру туда, где есть работа или просто жизнь «лучше» и «приятнее». Разумеется, это не имеет никакого отношения к кочевой цивилизации, а является ответом человека западной, европейской цивилизации и на вызовы глобализации, и на преимущества, которые она дает.
Заключение
Таким образом, в истории взаимоотношений властей и кочевого населения СССР выделяются следующие периоды:
I. В 1920-х гг. начался процесс советизации «кочевых» регионов, который в целом был достаточно мягким. Хотя главную роль во взаимодействии Советского государства и кочевников играла политика (а не экономика, как до революции), в этот период сохранялись относительно спокойные отношения между ними. Государство пыталось интегрировать кочевников в советское общество, не разрушая их цивилизационную идентичность, то есть не переводя их на оседлость. Многие ученые в СССР предлагали вдумчивый подход к кочевой цивилизации, ратуя за ее сохранение (максимум – некоторое «переформатирование»).
Однако результаты советизации были фрагментарными и противоречивыми. Значительная часть кочевой цивилизации осталась вне «силового поля» государства и сохранила свою традиционную структуру под властью «родовых авторитетов». Кочевники показали гибкость в социально-политическом плане – они пытались адаптироваться к советской власти, оставаясь в рамках традиционного родового уклада жизни. Для власти же это было неприемлемым, ведь «родовые авторитеты» рассматривались ею как «классовый враг». (До революции ситуация была проще – российская администрация могла действовать через родовых властителей или в связке с ними, и поэтому родовой строй у кочевников ей не мешал.)
В итоге к концу 1920-х гг. власти решили, что кочевники не вписываются ни в структуру Советского государства, ни в рамки программы модернизации. В этот период в политике СССР начинают проявляться тревожные для кочевой цивилизации тенденции.
II. Начало 1930-х гг. – период форсированной модернизации «кочевых» регионов Советского Союза, которая осуществлялась в контексте модернизации всей страны. Эта программа заключалась в переводе кочевников на оседлость и коллективизации их хозяйств, что фактически означало ликвидацию самой кочевой цивилизации.
