Многие не желали быть втянутыми в братоубийственную войну и заняли нейтральную позицию. Свой идейно-политический и жизненный выбор офицерам приходилось делать, исходя из представлений о долге, чести, на основе своего личного опыта по 1917 г., а также из тех конкретных обстоятельств, в которых эти люди оказывались. Сделанный в неясной обстановке выбор, как правило, влиял на всю их будущую жизнь. Тем более что противоборствующие стороны быстро перешли к проведению в жизнь лозунга «Кто не с нами – тот против нас!» и к репрессиям в отношении тех, кто не сразу к ним присоединился или служил у противника. Для белых военспецы стали ренегатами, предавшими офицерскую корпорацию и недостойными даже именоваться офицерами. В восприятии красных белые офицеры являлись идейным костяком противоположного лагеря и подлежали истреблению.
Генерал-майор М.В. Фастыковский позднее свидетельствовал о том, как принимал непростое решение, к кому примкнуть в начале 1919 г.: «Оставаться в стороне от Гражданской войны, как делал до этого я, становилось уже невозможным. Надо становиться либо на одну сторону, либо на другую, и лучше, конечно, продумать все и прочувствовать, чтобы принять участие в борьбе на той стороне, которую укажет продуманное решение, а то иначе может захлестнуть слепой случай. И я задумался.
Разум говорил за то, что неминуемым победителем в борьбе должны быть большевики, ибо за ними вся толща народных масс, тогда как на стороне белых может быть лишь имущественная верхушка крестьян да значительная часть интеллигенции… Много-много доводов возникало у меня в мозгу в пользу того, что красная сторона – великан, а белая – лилипут. Исход борьбы при таких условиях был совершенно ясным.
Но чувства и привычки, выработавшиеся за время последних 20-ти лет моей жизни, подсказывали другое: на стороне белых была масса моих сослуживцев по старой армии (в ту пору я в моем представлении сильно приуменьшал численность офицеров, находившихся в Красной армии, не знал истинного положения дел), среди которых много людей близких мне, с которыми я в прошлом привык считать себя единомышленником, так как в этом прошлом никогда не возникало таких вопросов, которые выдвинуты революцией сейчас. Какой-то голос задавал вопрос: неужели тебе не будет жаль разить этих людей, если ты станешь на сторону красных?
Но по мере обдумывания и взвешивания чаша весов все больше и больше клонилась в пользу красных. Возникли и такие вопросы: а как ты будешь чувствовать себя, если, став на сторону белых, тебе придется разить борющихся на стороне красных твоих двоюродных братьев-рабочих, тоже Фастыковских?
Результатом этих обдумываний было решение стать на сторону красных… Но все же нельзя сказать, чтобы червяк, могущий подтачивать и ставить под сомнение правильность принятого решения, был во мне окончательно вытравлен»
[140]. Генерал М.В. Фастыковский делал свой выбор уже тогда, когда картина событий начала проясняться. Однако в начале 1918 г. все было куда запутаннее.
О том, как непросто давался выбор в пользу большевиков, свидетельствуют страницы дневника крупного военного ученого, бывшего генерал-лейтенанта А.Е. Снесарева. Он проживал в семье сестры на своей малой Родине в Острогожске Воронежской губернии и был приглашен в Москву М.Д. Бонч-Бруевичем в апреле 1918 г. Бывший генерал согласился приехать, видимо, чтобы узнать обстановку. По приезде стало ясно, что отказаться от службы в РККА не получится. 7 мая 1918 г. Снесарев в связи с полученным распоряжением ехать в Царицын записал: «На душе неважно, втюхался в историю, несомненно… хорошие решения приходят при хорошей обстановке, а у меня что-то в машине “сошло с шурупов”»
[141]. Пытаясь избежать вовлечения в братоубийственную войну, Снесарев в мае 1918 г. обратился с письмом к военруку ВВС М.Д. Бонч-Бруевичу, однако ожидаемого результата это письмо не принесло
[142]. Невозможным для себя он считал и отъезд за рубеж. 14 марта 1918 г. Снесарев писал брату по поводу идеи последнего бежать за границу: «Но с кем же страна останется и что с нею будет?»
[143] В связи с отъездом в Царицын 22 мая в дневнике Снесарева появилась запись: «Тоска страшная, так и сосет. Правильно ли я делаю, на верный ли я стал путь? Я полон сомнений и хожу из угла в угол; мысли нервны и кружатся бестолковым ходом. Ехать не хочется»
[144]. Как офицер-государственник, по взглядам Снесарев был близок руководителям белых армий и при ином стечении обстоятельств мог оказаться в рядах противников большевиков. Тем более что он дружил с генералом Л.Г. Корниловым (последний заочно стал крестным сыновей Снесарева).
Нередко по разные стороны баррикад оказывались даже близкие родственники. Служивший на белом Юге генерал П.С. Махров вспоминал о волнующем моменте получения на фронте летом 1919 г. весточки от своего родного брата Н.С. Махрова (тоже генерала), оказавшегося в Красной армии: «Мне доложили, что меня хочет видеть по личному делу какой-то военный врач. Я приказал просить. Ко мне вошел небольшого роста тщедушный блондин с симпатичным лицом, с маленькими светлыми усиками и спокойными глазами. Он представился мне, назвав себя военным врачом, несколько дней тому назад попавшим в плен в нашу армию и поступившим на службу в армию генерала Врангеля. Я пригласил его сесть, ожидая, что он мне расскажет о своем личном деле. Он начал вполголоса:
– Я привез Вам привет от Вашего брата Николая Семеновича. Он просил передать Вам, что он душой всегда с Вами, что он очень страдает, не имея возможности перейти на сторону белых.
Я прервал доктора, спросив его:
– Так где же мой брат?
– Он командует бригадой в 28-й стрелковой дивизии, которая действует на севере под Царицыном против армии генерала Врангеля. В одном из последних боев я предупредил Николая Семеновича, что решил перейти на сторону белых. Вот он и дал мне поручение передать Вам и Вашему брату Василию Семеновичу свой привет и сказать, что он сам перейти не может, так как его жена Наталья Даниловна и дочь Тамара объявлены заложницами. Мы с Николаем Семеновичем большие друзья. Несчастный он человек! Им пользуются как военным “спецом”, и к нему приставлен комиссар, который следит за каждым его шагом.
Меня эта весть очень взволновала. Я вспомнил, как 26 июля мне сказал старик, сидевший на берегу Волги у маленькой церковки: “Брат на брата пошел… Светопреставление!” В данное время нас с Николаем разделяло пространство в 50 верст. Мы всем сердцем любили друг друга, но судьбой вынуждены идти один против другого, как враги.
