Я поблагодарил доктора, спросил, не могу ли быть чем-нибудь ему полезным. Он, в свою очередь, поблагодарил меня и сказал, что ни в чем уже не нуждается. Я крепко пожал ему руку, и мы расстались. Я остался один в вагоне. В голове моей, как бурные потоки, неслись мысли. Я вспоминал наше детство, когда мы с братом беззаботно жили вместе с родителями в казенном имении Старый Борисов. Как мы веселились, играя в рощах, где пел многоголосый хор птиц, как мы ловили рыбу в Березине. Мне вспоминались сцены из нашей школьной жизни в соседнем городе Борисове, куда мы ходили в уездное училище, а потом учеба в Минском реальном училище, военном училище, совместная служба в 119-м пехотном Коломенском полку, одновременное прохождение курса в академии Генерального штаба и разлука. Мой брат, женившись, уехал в 1913 году в Хабаровск, а я – в Севастополь. А дальше война 1914 года и наша последняя встреча во время августовских боев на Венденской позиции под Ригой. Только теперь, в августовских боях под Царицыном, после двухлетней разлуки, я получил через доктора весточку от Николая. И не думал я, что этот привет будет последним»
[145].
Сложность заключалась в отсутствии выбора для порядочного человека. Как отмечал подполковник К.З. Ахаткин, «я не могу при всей подходящей обстановке в начале революции делать карьеру на этой революции»
[146]. Старый режим обанкротился и дискредитировал сам себя, как в лице императорской власти («проклятого царизма»), так и в лице Временного правительства, лишь усугубившего ситуацию в стране. Новая власть казалась и вовсе антигосударственной.
Сильное влияние на выбор офицеров оказывали внешние проявления новых порядков – упразднение чинов, оскорбительное для кадровых военных требование снять заслуженные многолетней службой, потом и кровью погоны, изъятия оружия, в том числе наградного. С большевизмом ассоциировались и солдатские банды, поэтому идти в Красную армию многие опасались. Подтверждалось это различными эксцессами, убийствами офицеров, началом красного антиофицерского террора. Эксцессы также ассоциировались с большевиками, которые далеко не всегда имели к ним отношение.
Лишь меньшая часть офицерства по идейным причинам, осознанно, пошла на сотрудничество с большевиками. Но такие люди были. К примеру, после июльских событий 1917 г. с военной организацией Петербургского комитета РСДРП(б) начал сотрудничать генерал-лейтенант Н.М. Потапов, связанный с большевиками М.С. Кедровым и руководителем так называемой военки – военной организации большевиков – Н.И. Подвойским
[147]. По свидетельству Кедрова, генерал Потапов еще при Керенском «оказывал большевикам ценные услуги»
[148].
Идеи народовластия, торжества социальной справедливости тогда опьяняли массы. Так, генерал Е.З. Барсуков вспоминал, что вместе с генералом Н.Н. Стоговым в ноябре 1917 г. «мы пришли к заключению, что должны быть на своей Родине и честно служить русскому народу, к которому мы принадлежали, и тому правительству, какое русский народ изберет»
[149]. О том, что «нужно идти с народом», говорил тогда же сослуживцам по штабу Юго-Западного фронта и полковник Н.Н. Петин
[150].
Уже в 1920 г. Петин в радиограмме своему однокашнику по академии генералу П.С. Махрову, оказавшемуся у белых, сообщал о своем переходе на сторону советской власти: «Я принимаю за личное для себя оскорбление Ваше предположение, что я могу служить на высоком ответственном посту в Красной армии не по совести, а по каким-либо другим соображениям. Поверьте, что если бы я после тяжелых переживаний не прозрел, то находился бы либо на Вашей стороне, либо в тюрьме или концентрационном лагере… Я решил, что ничто не может оторвать меня от народа, и отправился с оставшимися сотрудниками и имуществом штаба фронта в страшную для нас в то время, но вместе с сим родную Советскую Россию. Может быть, Вы по-прежнему думаете, что в России все военспецы работают по принуждению под страхом расстрела, но такое заблуждение допустимо лишь рядовому офицерству, которое, насколько мне известно, Вы держите в полной слепоте, для Вас же, занимающего столь ответственную должность, как должность начальника штаба армии, и пользующегося всеми средствами разведки как агентурной, так и при посредстве иностранной прессы, должна была давно уже открыться картина истинного положения страны, и я только удивлялся, как Вы, более других возмущавшийся в дни первой революции бесправием рабочего класса, до сего времени стоите в рядах злейших врагов народа»
[151]. В то же время абсолютное меньшинство военспецов вступило в большевистскую партию.
Среди старших офицеров, продолжавших служить на прежних местах при новой власти, было распространено заблуждение, что, оставшись на старых должностях, можно сохранить контроль над армией в новых условиях и не отдать ее в руки большевиков либо же в рядах Красной армии проводить государственническую линию. В этой связи достаточно любопытны показания бывшего генерал-майора С.Г. Лукирского, данные во время следствия по делу «Весна» в январе 1931 г.: «Наступившая Октябрьская революция внесла некоторую неожиданность и резко поставила перед нами вопрос, что делать: броситься в политическую авантюру, не имевшую под собой почвы, или удержать армию от развала, как орудие целостности страны. Принято было решение идти временно с большевиками. Момент был очень острый, опасный; решение должно было быть безотлагательным, и мы остановились на решении: армию сохранить во что бы то ни стало…»
[152] По свидетельству генерал-майора П.П. Петрова, служившего в 1918 г. в чине полковника в штабе 1-й армии бывшего Северного фронта, «все мы тогда плохо знали или закрывали глаза на то, что делалось на юге, и считали, что в интересах русского дела надо держать в своих руках, хотя бы и в стеснительных условиях, военный аппарат. Вспышки Гражданской войны нас непосредственно не касались…»
[153]. Генерал С.И. Одинцов в беседе с антибольшевистски настроенным товарищем по прежней службе рассуждал аналогичным образом: «Нужно защищать интересы России… нельзя быть праздным зрителем! Нужно действовать, я через Троцкого и устроился в разграничительную делегацию, как военный эксперт для защиты интересов России»
[154]. В действительности подобные надежды оказались иллюзорными.
