Не оправдались и надежды на непрочность и непопулярность большевиков, которых из-за этого поддерживали лишь для того, чтобы они свергли деструктивное Временное правительство, после чего были бы сменены какой-то другой, более приемлемой для офицерства властью. Генерал от кавалерии А.А. Брусилов писал о мотивах своего поступления на службу в РККА: «Я, как с малых лет военный, за эти годы (1917–1920 гг. – А. Г.) страдая развалом армии, надеялся опять восстановить ее на началах строгой дисциплины, пользуясь красноармейскими формированиями. Я не допускал мысли, что большевизм еще долго продержится.
В этом я ошибся, но я ли один?..»
[155] Однако Брусилов и те, кто мыслил так же, не ошиблись в том, что большевики довольно быстро смогли на новых началах восстановить армию и наладить строгую дисциплину. Эти меры не могли не импонировать офицерам, увидевшим в новом режиме сильную власть, способную справиться с анархией в стране.
По мере укрепления советской власти она находила поддержку у сторонников твердой руки, каких было немало среди офицерства. Интересное объяснение привел бывший капитан И.В. Высоцкий, отметивший, что перешел на сторону советской власти «не в силу понимания советской системы, а в силу уверенности в жесткости этой власти, в отличие от мягкотелости Керенского, а также и вследствие призыва офицеров на службу в Красной армии»
[156]. Бывший полковник С.Д. Харламов свидетельствовал: «Мне представлялось, что “все погибло”.
С началом же проявления твердой руки пролетарского управления, с началом создания своей новой Кр[асной] армии (где и мне, грешному, будет отведено хоть какое-нибудь место), я увидел, что Октябрьская революция не только разрушает, но она и создает что-то, причем это что-то имеет свои политические плюсы. Тут уже пробудилась и патриотическая нотка – хорошо сделал, что пошел служить, что никуда не дезертировал»
[157]. Не случайно к Красной армии добровольно примкнули и прежде консервативно настроенные представители старой военной элиты, жаждавшие твердой власти и имевшие репутацию крайне правых. Например, бывшие генералы М.Д. Бонч-Бруевич, А.А. Самойло и др.
[158]
Отметим еще ряд причин, по которым офицеры добровольно выбирали службу в Красной армии в 1918 г. Демобилизация старой армии в феврале 1918 г. привела к тому, что офицерам пришлось искать средства для дальнейшего существования – кто-то устраивался на гражданскую службу, некоторые были даже вынуждены заниматься тяжелым физическим трудом. При этом для многих офицеров, прежде всего кадровых, военная служба была единственным занятием, вне армии и в отрыве от любимого дела эти люди себя не представляли. Среди таких офицеров получила распространение психология «ландскнехтов», готовых служить любой власти, нуждающейся в их услугах, по сути, торговать своим ремеслом
[159]. Для них подходящим вариантом была служба как в Красной армии, так и в любых других армиях Гражданской войны. Тем более что в новой армии они были не одиноки – там оказались тысячи их прежних сослуживцев. Однако подобная психология позволяла с легкостью менять лагеря и армии на противоположные, что хорошо известно из примеров Гражданской войны. При этом часть военспецов пыталась уклониться от активного участия в Гражданской войне, стараясь оставаться на тыловых должностях.
В Красную армию активно шли карьеристы. Тесно связан с большевиками был бывший генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич, родной брат которого занимал пост управляющего делами СНК и был вхож в ближний круг советского лидера В.И. Ленина
[160]. Но в идейном большевизме генерала Бонч-Бруевича можно усомниться. До 1917 г. Бонч-Бруевич придерживался крайне правых взглядов
[161]. После этого с ним произошла резкая перемена. В 1917 г. он стал членом исполнительного комитета Псковского Совета рабочих и солдатских депутатов, где проводил многие часы
[162]. Позднее поддержал большевиков. В своих воспоминаниях Бонч-Бруевич писал: «Скорее инстинктом, чем разумом, я тянулся к большевикам, видя в них единственную силу, способную спасти Россию от развала и полного уничтожения. Нутром я верил Ленину…»
[163] Однако не все разделяли подобную идиллию. В связи с радикальной сменой Бонч-Бруевичем своих взглядов звучали, что такие, как он, «предадут брата родного… и довольно дешево» (мнение бывшего полковника А.Н. Ковалевского, изложенное в дневнике военного ученого, бывшего генерал-лейтенанта А.Е. Снесар ева)
[164].
Поступление в новую армию давало возможность продвинуться по службе и тем, кто по каким-то причинам не мог на это рассчитывать в старой армии. Существует немало свидетельств, что в РККА добровольно шли люди, обиженные при старом режиме, не сумевшие прежде в полной мере самореализоваться. Например, таким путем в РККА попал генерал-майор В.А. Ольдерогге, который во время Русско-японской войны в чине подполковника служил правителем канцелярии дорожного отдела управления военных сообщений штаба Маньчжурских армий и получал взятки (по свидетельству генерала С.А. Щепихина, за поставку гнилых шпал
[165], по документам расследования – за выдачу нарядов на вагоны для коммерческих грузов
[166]), а когда афера раскрылась, был переведен в январе 1916 г. из Генерального штаба в строй
[167]. В 1918 г. этот офицер добровольно поступил на службу в РККА, где, конечно, смог служить и по Генеральному штабу, причем его служба была достаточно успешной. Однокашник генерала А.И. Деникина по юнкерскому училищу и Николаевской академии Генерального штаба (выпуск 1899 г.) генерал-майор П.П. Сытин к началу Первой мировой войны оказался последним по старшинству из своего академического выпуска. Лишь в 1917 г. он получил генеральский чин
[168]. Возможно, именно карьерные неудачи побудили его пойти на службу в новую армию, где он сумел хорошо себя проявить.
