Командующий Северной группой Сибирской армии генерал А.Н. Пепеляев писал в июне 1919 г. командующему армией генералу Р. Гайде: «Всякая армия держится офицерами. У нас на фронте их мало, в тылу – много. Часть из них позорно уклоняется от исполнения долга, боUльшая часть, что особенно обидно, стремится на фронт, готова бежать без разрешения, но удерживается на местах, иногда под угрозой предания суду “за дезертирство”. Между тем на фронте гибнет цвет офицерства, остаются худшие и полки слабеют. Постановка офицеров в строй из штабов должна относиться, прежде всего, не к войсковым штабам, где их немного, а к тыловым, где они преступно задерживаются. Наконец, это капля в море в сравнении с тем количеством офицеров, которое имеется в отрядах атамана Семенова и на Дальнем Востоке, которое необходимо привлечь на фронт прежде всего. У армии не остается теперь даже последнего ее офицерского резерва – офицеров, бегущих от красных, так как наши неудачи парализуют их стремление к переходу»
[527].
Многие целенаправленно уклонялись от службы на фронте, где находилось менее половины офицерства (так, на июнь 1919 г. в Сибирской, Западной и Южной армиях значились 11 343 офицера)
[528]. Одним из весомых мотивов являлось нежелание участвовать в братоубийственной войне. Впрочем, нахождение в тылу не давало гарантий безопасности. Например, в Омске подпольщики по ночам убивали одиночных офицеров
[529]. Тысячи офицеров проживали в тыловом Харбине. В целях привлечения офицерства на фронт предпринимались порой необычные меры. Интересен приказ Восточному фронту армий № 119 от 20 сентября 1919 г., подписанный генералом М.К. Дитерихсом: «Для усиления мощи Оренбургской армии откомандировать из всех тыловых окружных штабов, главных управлений, управлений и учреждений различных иных наименований тыла всех казачьих офицеров Оренбургского, Уральского, Донского, Кубанского, Терского и Астраханского казачьих войск, занимающих не специальные казачьи штатные должности и не числящихся по Генеральному штабу, и направить всех таковых офицеров в распоряжение Походного атамана казачьих войск в Омске»
[530].
Характерно поведение, казалось бы, непримиримого борца с большевиками Б.В. Анненкова, который во главе своего отряда, по существу, делал что хотел, но явно не рвался на общий фронт. Бывший депутат Государственной думы от Семиреченского казачьего войска, беженец Я.И. Егошкин 12 декабря 1918 г. писал на имя Верховного правителя, что отряд Анненкова «бездействует, живет в станице Урджарской, объедает и без того скудно собранные продукты, ведет себя как в стране завоеванной, никого кроме Анненкова признавать не хочет, а сам Анненков живет себе в Семипалатинске, собирая новых и новых добровольцев. Говорят, что он тянет, потому что не хочет признавать власти генерала Ефремова (Ионова), кстати сказать желающего показать твердость, но ее нет у него и нет последовательности… дело не в личности Ефремова, а просто в мелких честолюбивых, скажу, даже низменных и прочих побуждениях Анненкова: Я-де подавлю большевизм, а честь припишут другому…»
[531].
Примечательно то, как сам Анненков аргументировал отказ покидать Семиречье перед командиром II отдельного корпуса: «Приказание о смене моей дивизии и переброске на Западный фронт может быть выполнено при том условии, если я буду заменен другим начальником дивизии, так как я лично, как патриот, любящий свою Родину, считаю преступным не использовать силы, сосредоточенные здесь… Считаю долгом донести, что я за весь год существования дивизии не получил
[532] ни одной пушки, ни одного пулемета. Многое положенное от казны дивизия не получала, а все это ложилось бременем на население… Китайский полк, добровольческий, в составе около 700 штыков, имеющий тяготение к своей границе, также не может быть переброшен на другой фронт… Вы сами можете вывести заключение, сколько положено труда, энергии и силы воли всего командного состава, чтобы создать такие части… Становиться же игрушкой по воле интриганов, вроде Ионова (чин не имею нравственного права указывать, так как больно, что такие люди, губящие, ради личных выгод, край, губящие дело, уже погубившие раз его, тоже стоят у власти и именуются офицерскими чинами), забывать свой долг перед страной в угоду единых лиц я не в состоянии, не хочу и не могу. Изменником я не был и не буду, я буду продолжать борьбу с большевиками, в Семиречье, хотя бы с кучкой людей…»
[533] На общий фронт Анненков так и не отправился. Очевидец событий капитан И.А. Бафталовский отмечал, что Анненков «свое честолюбие ставил выше долга и общего национального дела»
[534]. Более того, атаман Г.М. Семенов втайне от адмирала А.В. Колчака вел с Б.В. Анненковым переговоры, пытаясь создать коалицию против Омска
[535]. Как отмечал министр иностранных дел колчаковского правительства И.И. Сукин, «атаманы в своих действиях были злейшими выразителями автократических приемов власти, страдая в то же время общеказачьей склонностью к демагогии и политиканству»
[536].
Материальное положение офицеров на Востоке России в обстановке Гражданской войны было чувствительным – жалованья многим не хватало даже до прожиточного минимума.
Возвращение офицерам прежних знаков различия, в частности погон (в Народной и Сибирской армиях их не носили, опасаясь возможных эксцессов), проходившее осенью 1918 г., воспринималось населением неоднозначно. Генерал М.А. Иностранцев вспоминал об увиденной им ситуации на базаре в белом Томске: «Какая-то торговка вовсе не революционного, а скорее буржуазного типа, увидав одного казачьего офицера, проходившего мимо нее в новых, блестящих погонах, громко сказала другой: “Опять офицераU погоны надели, как при царях, опять нашему брату плохо придется!” – а стоявший тут же сибирский мужик с усмешкою прибавил: “Да, офицераUм погоны надели, а солдату есть нечего будет!”
Этот диалог мне показался чрезвычайно характерным, несмотря на несомненную нелепость его. Он показал правильность мнения Гришина-Алмазова, что невежественные, но настроенные еще революционно массы всегда будут отождествлять всякий признак старого – с возвращением к старому же и порядку»
[537].
