Современный биограф великого полководца князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского Наталья Петрова уделила несколько страниц своей книги биографии его отца, Василия Федоровича. Имея несколько расплывчатые представления о русской командной иерархии XVI столетия, она сделала князя В.Ф. Скопина-Шуйского главным героем «псковского сидения». В частности, она пишет: «…послужной список каждого из псковских воевод богат, и все же главным воеводой царь назначил князя Василия Скопина-Шуйского, его имя разрядные книги называют первым в списке воевод. По отзывам современников, большим уважением царя пользовался также Иван Шуйский… но иностранцы, описывавшие события под Псковом и отмечавшие личное мужество Ивана Шуйского, единодушно называли первым псковским защитником именно князя Василия»
[240]. Ни в каких иностранных источниках особая роль князя Скопина-Шуйского не отмечена. Напротив, Рейнгольд Гейденштейн совершенно отчетливо называет Ивана Петровича главным начальником во Пскове; столь же однозначно главой неприятельских сил назван И.П. Шуйский и в инструкции, полученной войсками Батория для приступа
[241]. Неосторожное заявление Н. Петровой вызывает удивление.
Узнав о приближении королевской армии, Шуйский распределил между командным составом гарнизона отдельные участки стены и привел своих воинов в боевую готовность.
При появлении вражеских отрядов состоялся первый бой. Это столкновение сложилось для противника неудачно.
О нем рассказывает один из участников похода: «Мы уже в миле от Пскова, у каких-то двух рек, которые здесь сливаются и потом под городом впадают в реку Пскову. Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! точно Париж! Помоги нам Боже с ним справиться.
Скоро слезли с лошадей и не успели еще раскинуть шатров, как Радомский поспешил известить гетмана, что русские, сделав вылазку, сильно теснят воеводу Брацлавского, который с венгерцами проник до самого города. Не обошлось у нас без смятения: гетман не дослушал даже обедни и в суматохе долго не мог дождаться коня, так как его отряд еще не пришел к месту стоянки. Он отправил гонца навстречу ротам: отряд Гостынского, находившийся ближе других, поспешал со всех сил; вот они уже стали переходить реку; еще слава Богу, что здесь везде частые и не глубокие броды. Прискакали к реке, но оказалось, что коней не нужно было мучить. Пан Брацлавский придумал такую хитрость: часть своего отряда он спрятал в кустарнике, который растет в трех верстах от города, а с другою выехал вперед, чтобы выманить русских из города и потом навести на скрытых в засаде и таким образом захватить или побить сколько удастся. Мог бы успеть в этом, да помешали венгерцы. Из города выехала толпа татар, пан воевода начал отступать к кустарнику, а венгерцы не выдержали и выскочили вперед; тогда со стен открыли частый огонь, под защиту которого и стали татары, не подвигаясь далее. Одному венгерцу из лука прострелили ногу, Собоцкому – красную накидку, в которой засела стрела, да убили еще чьего-то коня. Вот и вся трагедия; бранят венгерцев»
[242].
Авангард поляков оказался под Псковом еще 20 августа. Осада началась 24 августа 1581 г., но плотно обложить город, подтянуть к нему все отряды армии и выстроить лагерь Баторию удалось лишь к исходу декады.
Первое время городская артиллерия редко подавала голос: неприятель старался держаться от русских ядер подальше. Когда основные силы поляков подошли ко Пскову и начали окружать его со всех сторон, блокируя основные дороги, псковские пушкари открыли огонь. Не имея полевых укреплений, противник нес от русского огня большие потери. С ближних к Пскову позиций он должен был отойти. Наши артиллеристы заметили, где Стефан Баторий поставил шатры своей ставки. Днем по этому месту никто не стрелял. Зато ночью, когда противник не был готов к отпору и не очень понимал, что происходит, королевская ставка подверглась массированному обстрелу. Погиб немецкий наемник и личный кучер Батория. Король приказал перенести ставку на более безопасные позиции – подальше от псковских орудий.
Его подчиненным велено было рыть «шанцы» (окопы) и ставить «туры» – передвижные укрепления для подвода стрелков и пушек под самые стены. Инженерные работы стоили больших потерь: Шуйский, как уже говорилось, помнил роковую ошибку Довойны, а потому велел своим пушкарям бить по врагу не только днем, но и ночью. Современный историк А.А. Михайлов обратил внимание на одну запись в письме участника осады, Ст. Пиотровского: «4 сентября С. Пиотровский сделал… запись, которая в переводе О. Милевского звучит следующим образом: „Ночью русские употребляют удивительные хитрости против наших рабочих: не довольствуясь безостановочной пальбой, они бросают в окопы факелы и каленые ядра, так что не только причиняют вред нашим, но и освещают местность около стен и тем заставляют наших работать под навесами – иначе все видно“. Здесь как раз наглядно виден пример неверного перевода. „Калеными“ называли раскаленные металлические ядра, предназначенные для поджога деревянных построек, но никак не для освещения местности. Как видно из польского текста, Пиотровский использует понятие „огненные ядра“, т. е. ядра, покрытые специальным зажигательным составом, которые, действительно, горели ярко. Впрочем, одними ядрами дело не ограничивалось, русские воины, как пишет тот же Пиотровский, построили и подожгли специальную деревянную башню, благодаря чему все „шанцы“… освещенные этим огнем, были ясно видны, как днем». Как только работающие солдаты неприятеля становились видны из крепости, на них сразу же обрушивался ливень пуль и ядер. Сутки за сутками королевская армия теряла рядовых воинов и офицеров, подстреленных в окопах.
С первых же дней пребывания королевской рати у Пскова Шуйский повелевал совершать вылазки. Некоторые из них оканчивались счастливо для русских, другие же приносили успех разноплеменной армии Батория. Обе стороны несли потери убитыми и пленными постоянно.
Большой проблемой для Батория стал недостаток провизии. Предместья Пскова, как уже говорилось, были сожжены по приказу князя Шуйского, ценное имущество и разного рода припасы перенесли под защиту псковских стен. Участники похода ощутили «продовольственную проблему» в первые же дни осады: «Немцы жалуются, что четыре дня не ели хлеба; но и у нас его нет; небольшой хлебец, за который в Познани платим полгроша, стоит здесь пять грошей, а какой гадкий – страх! Большие беспорядки. Шинкари, перекупщики дерут немилосердно. Бог знает, что потом будет с нами, служащими без жалованья; особенно бедные кони терпят нужду. То верно, что назад придется идти пешком»
[243].
