То есть и местоблюститель митрополичьего престола, и тысяцкий, и стольники – это был лишь паллиатив. Для того чтобы спросить «по всей строгости», новгородцам нужен был князь. А его-то в тот момент в городе не было. Новгородцы послали гонцов к Ярославу с требованием явиться в город и принять меры по облегчению ситуации хотя бы в той части, в какой это было в его силах: «на всеи воли нашеи и на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ ты нашь князь; или ты собе, а мы собе»
[87]. Однако князь понял, что зовут его отнюдь не для выражения всеобщего одобрения, и поэтому не поехал.
Логика разворачивающихся событий недвусмысленно указывала на тех людей, которые могли стать следующими жертвами гнева новгородцев. Это были маленькие княжичи. Понятно, что с рациональной точки зрения они не были ни в чем виноваты. Однако рационального в поведении новгородцев было немного. В конце концов, в чем была виновата жена стольника Душильца? Народными массами руководили сугубо религиозные, мифологические представления, требующие сакральной жертвы в случае каких-то форс-мажорных неурядиц.
Поэтому воспитатели, ответственные за княжичей, боярин Федор Данилович и тиун Яким, сочли за благо тайно ночью бежать из города. Новгородцы же стали усиленно делать вид, что ничего не произошло. Они-де и в уме не имели сотворить что-нибудь плохое с княжичами: «да аще сии что зло сдумавъ на святую Софею, а побеглъ будет; а мы ихъ не гониле, нь братью свою есмя казниле; а князю есмя зла не створиле никоего же»
[88]. Князь оказался чуть ли не виноват в том, что плохо подумал о новгородцах. А раз так, они сочли себя свободными от каких бы то ни было обязательств перед Ярославом: «да онъ имъ богъ и крестъ честныи, а мы собе князя промыслимъ».
Смена князя – тоже явление, имеющее в известной степени религиозно-мифологические причины. Хотя была и рациональная причина: князь не выполнил требование веча по снижению налогового бремени на смердов. Так или иначе, в качестве альтернативы Ярославу был избран князь Михаил Всеволодич Черниговский. Будучи приглашен, он целовал новгородцам крест и сделал то, чего новгородцы не смогли добиться от Ярослава: освободил смердов на пять лет от «дани», то есть от налогов. Вокняжение Михаила дало возможность противникам Ярослава расправиться и пограбить его сторонников, заменить посадника и избрать нового митрополита. Михаил сделал попытку заставить Ярослава признать текущий статус-кво, однако тот наотрез отказался и заявил, что не считает Новгород для себя потерянным окончательно и будет продолжать за него бороться.
Впрочем, особенно напрягаться Ярославу не пришлось. Природные катаклизмы в Новгороде продолжились. Во-первых, это были сами по себе безвредные, но зловещие знамения: землетрясение и солнечное затмение. Во-вторых, настоящая беда: неожиданный мороз, уничтоживший урожай. На фоне природных катаклизмов стала с новой силой раскручиваться борьба между городскими партиями. Одно только перечисление боярских имен, фигурирующих на страницах Новгородской летописи, звучит как песня: Внезд Водовик, Волос Блуткиниц (то есть Блуткинич, новгородский диалект был «цокающим»), Степан Твердиславиц, Яким Влунковиц и пр. С вокняжением Михаила верх взяла партия Внезда Водовика, но затем он в ходе многочисленных вечевых и уличных драк, сопровождавшихся убийствами, потерпел поражение. К власти пришла противоположная партия. Посадником стал Степан Твердиславич, а тысяцким – Микита Петрилович. Очередной переворот, как обычно, ознаменовался разграблением дворов. Смена посадника означала и смену политической ориентации. Княжичу Ростиславу «показали путь», то есть выпроводили домой к отцу. Новгород вернулся под руку Ярослава, который в 1230 г. снова посадил в северной столице своих сыновей Федора и Александра. Нетрудно сосчитать, что старшему из дуумвиров было на тот момент всего десять лет. Причем Ростиславу Михайловичу, представителю черниговской династии, которого сменили малолетние дуумвиры, в момент вступления на престол было три года, а на момент, когда новгородцы «показали ему путь», – четыре
[89]. Это, конечно, не был «детский дворцовый переворот». За спинами детей стояли их княжеские кланы.
Вместе с тем малолетние князья в некотором смысле действительно заменяли своих отцов. Понятно, что предводительствовать в битве или вести переговоры 10-летний ребенок не мог. Но в качестве сакральной фигуры и символа вершины социальной иерархии исполнял функцию не хуже взрослого. Кроме того, нужно принимать во внимание мощнейший воспитательный аспект. Юный князь с самого детства привыкал к делам управления.
Интересно, что летописец использует разные слова для описания двух аналогичных событий 1228 и 1230 гг. Под 1228 г. сказано, что князь «остави 2 сына своя», причем не одних, а «съ Федоромь Даниловицемь, съ тиуномь Якимомь»
[90]. А в 1230 г. после всех политических и природных катаклизмов уже не просто «остави», а «посади». Этим словом обычно отмечается вхождение в официальную должность. Причем никаких опекунов при этом посажении не упомянуто.
Это, конечно, не означало, что мальчики могли приступить к делам реального управления, тем более что обстановка в городе была, сказать прямо, жуткая. Голод довел людей до самого края. Летописец заставляет себя возвратиться на «горкую и бедную память тоя весны». Разразившийся голод он трактует как Божью казнь за грехи, что, впрочем, является общим местом для русского летописания. А вот подробности приводят в трепет. «Простая чадь» резали и ели людей. Некоторые резали живых, а иные срезали мясо с трупов.
Ели «конину, псину, кошкы». Ели мох, липовую кору и пр. Родители продавали детей. В городе были вкопаны общие могилы – скудельницы – большие ямы, которые очень быстро заполнились. Цены на продовольствие взлетели до небес. Надо полагать, юные княжичи не испытывали недостатка, но не могли не видеть творящегося в городе кошмара. На бунты и вечевые столкновения у людей, судя по всему, сил уже не осталось. И если голод 1228 г. стал причиной народных волнений, то теперь, в 1230 г., все было тихо. Город умирал. Княжеская власть никаких шагов к нормализации ситуации не предпринимала. Ярослав был далеко, в городе оставались лишь два княжича. Да и будь князь-отец на месте, вряд ли бы он что-то смог сделать. Решение хозяйственных вопросов было не по княжеской части. У князей был способ поднять материальный уровень вверенного ему населения. И сам Ярослав им неоднократно пользовался. Можно было пойти в поход на ближайших соседей и пустить людей «въ зажитие воеватъ»
[91], то есть, попросту говоря, грабить население. Однако в текущей ситуации это было невозможно: народ был сильно ослаблен. А других способов князь не ведал.
Ситуация наладилась лишь в следующем, 1231 г. Причем от полного вымирания город спасли, как ни покажется странным, иностранцы: «Прибегоша Немьци и-замория съ житомь и мукою, и створиша много добра; а уже бяше при конци городъ сии»
[92]. Понятно, что это была не гуманитарная акция, а своего рода «торговая интервенция», вызванная высокими ценами на хлеб. Однако новгородцы готовы были платить и были благодарны за подвоз продовольствия. Несколько оживших новгородцев тут же взял в оборот князь Ярослав, устроивший военный поход на Чернигов.
