Все эти вопросы остаются без ответа. Тем более что сам Нестеренко текста «Хроники Пруссии» не читал. Во всяком случае, он никак знакомства с текстом в работе не проявляет. Если бы читал, то, возможно, знал бы, что «Хроника Пруссии» очень бедна описанием событий в Ливонии
[189].
Изюминкой его трактовки событий 1242 г. является описание хода самой битвы. Понятно, что с альтернативной точки зрения все, как всегда, «было не так, как на самом деле». Реконструкция Нестеренко выдает в нем опытного футбольного болельщика. По его мнению, рыцари использовали на поле боя чрезвычайно комбинаторную тактику. Они приближались к противнику клином (в этом Нестеренко не сомневается), но, войдя в соприкосновение, мгновенно перестраивались, расформировывали клин, меняя построение, и бились уже в ином порядке. Неожиданно: рыцарской «конной (!) лавой»
[190].
Начнем с того, что «конная лава» – это уже вполне бессмысленное словосочетание. Лава только конная и бывает, если речь идет о военной сфере. «Лава» – специфический казачий термин, впоследствии вошедший в обиход всей русской легкой кавалерии.
Видимо, Нестренко воображает себе атаку рыцарей как некую лавину и поэтому решил назвать ее «лавой». Между тем лава – это не форма построения, а тактика максимального рассредоточения, когда всадники скачут практически врассыпную. Главное достоинство лавы – мобильность, высокая маневренность и неожиданность действий. «Лава представляет собою не строй, а тактические действия кавалерии без определенных форм и построений. …Всякое стремление придать лаве уставные формы и перестроения или связать ее теми или другими строями, дистанциями и интервалами, убивая самостоятельность составляющих ее звеньев, уничтожает самый смысл лавы, где все должно зависеть от обстановки. Действие лавой только тогда будет успешно, когда оно будет непонятно и неожиданно для противника»
[191].
Поэтому лаву использовали для решения тактических задач легкой кавалерии: разведки, контрразведки, прикрытия маневра, смешения построений противника перед атакой, завлекания в ложном направлении, флангового обхода частей противника, неожиданного захода в тыл и «тревоженья» неприятеля на отдыхе
[192]. Где в источниках Нестеренко разглядел все эти действия? Где сказано о каких бы то ни было маневрах, заходах с флангов и что неожиданного было в действиях орденских войск?
Для тяжелой рыцарской кавалерии такой образ действий был несвойствен. Рыцари действовали организованным строем, даже в случае неожиданной атаки. Типичная фраза европейской хроники: «The French attacked them thus unawares, with banners displayed, and lances in their rests, in regular order, crying out „Clermont, Clermont, for the dauphine Auvergne“»
[193] (французы атаковали их неожиданно, с развернутыми знаменами, копьями наперевес, в правильном порядке, крича «Клермон, Клермон, за дофина Овернского»).
И русская летопись, и ливонская хроника говорит о построении. С какой стати предполагать, что именно в 1242 г. орденская конница изменила обычной рыцарской тактике и стала действовать в казачьем духе, тем более что источники указывают совершенно обратное? Обычная логика тут бессильна, но действует логика альтернативная: раз источники свидетельствуют об одном, то этого быть никак не может, ведь в реальности все всегда обстоит не так, как на самом деле. Это путь волшебных открытий для представителей альтернативной и фолк-хистори. Неудивительно, что на этом пути Нестеренко совершает столько открытий: «рыцарская конная лава» – достойный перл в коллекции.
Горячую тему Ледового побоища не мог, конечно, не обсудить известный видеоблогер Гоблин (Дмитрий Юрьевич Пучков), со своим обычным собеседником – историком, реконструктором и общественным деятелем Климом Александровичем Жуковым.
Клим Жуков – историк, в том числе и по образованию. Поэтому чаще всего он излагает вполне научные факты. Однако «просто факты» интереса у публики не вызывают. Поэтому он стилизует изложение вполне доброкачественной информации под «разоблачение». Это вполне понятный риторический прием, которым приходилось пользоваться и автору этих строк. Именно в таком ключе построена и беседа о Ледовом побоище. Однако есть в изложении Клима Александровича, в целом неплохо знающего материал, два уязвимых момента. Во-первых, он то ли по небрежности, то ли по забывчивости бывает неточен в существенных деталях. Во-вторых, его порой «заносит» сам жанр разоблачения: для пущей увлекательности обязательно необходимо что-нибудь с грохотом обрушить. Иногда он роняет то, что ронять, исходя из его же, Клима Жукова, теоретических основ не стоило бы.
В теме Ледового побоища Клим Жуков выделяет несколько «мифов» или «стереотипов», которые считает необходимым опровергнуть. Во-первых, он опровергает миф о многолюдности этого сражения. Интересно, что «миф» этот ему, очевидно, пришлось немало поискать, поскольку именно о численности участников теперь уже почти никто не пишет. Впрочем, после вполне резонных подсчетов, приведших историка к выводу, что сражающихся было не очень много, Жуков объясняет слушателям, что количеством сражающихся значимость сражения не определяется. Сражение было очень важным. То есть и разоблачительный пафос в изложении сохранен, и историческая реальность не пострадала. Однако так хорошо сочетать «разоблачение» и просвещение удается не всегда.
Второе «опровержение». По мнению Клима Жукова, сражение не могло происходить на льду, ибо под конями лед весной непременно провалился бы. Это утверждение специалист по военной истории подтверждает весьма интересными выкладками: вес лошади, площадь копыта, погода в апреле, температурный оптимум и пр. Все это было бы понятно, если бы не прямое указание летописи, что битва происходила именно на льду, помноженное на результат многолетних наблюдений за ледовым покровом Чудского озера, которое показывает, что в месте предполагаемой битвы озеро промерзает чуть не до дна. И по льду могут (именно в этом месте!) проехать не только рыцари, но даже танки. Другое дело, что в месте, где бьют теплые ключи, лед действительно не крепок. И рыцари могли провалиться, но не во время сражения, а во время бегства. Таким образом, нет никакой необходимости подвергать слова летописца сомнению. Это тем более странно, что в остальных случаях Клим Жуков вполне свободно пользуется данными Новгородской первой летописи, не впадая в странное недоверие.
