Особым и весьма специфическим источником является «Житие Александра Невского». Традиционно в науке считалось, что, несмотря на яркую риторическую окраску, Житие является ценным источником и может служить добротным поставщиком сведений для изучения событий XIII в. Однако в последнее время и «Житие» не обошла волна познавательного нигилизма. И тоже, к сожалению, не столько научного, сколько дилетантского. Надо отметить, что слепой веры данным «Жития» историки не допускали раньше. Слепая вера вообще не может быть основой научного подхода. Однако теперь обороты набирает слепое неверие – штука столь же глупая, как слепая вера. Причем это темное неверие (которое язык не поворачивается назвать скепсисом) мало связано с развитием научной мысли, а полностью зависит от общественно-политических процессов, разворачивающихся в России сейчас, в конце второго десятилетия XXI в. Причем процессы эти от науки крайне далеки. Общество переживает кризис в восприятии Русской православной церкви, которая на современном этапе трактуется как «прислужница власти», «гнездо мракобесия» и пр. По принципу первобытного ассоциативного мышления, обидевшись на «пузатых архиереев», раздраженное общество стало с подозрением смотреть и на связанные с церковью культурные феномены. «Под раздачу» попала и агиографическая литература. Стоит только сказать, что некий факт известен нам из житийной литературы, как полуобразованная публика тотчас начинает «понимающе» закатывать глаза и качать головой. Это очевидная глупость, которой, возможно, не стоило бы уделять внимание, не будь настоящая книга адресована широкому кругу читателей. Меж тем «Житие» тоже написано современником событий. Его изучению посвящена огромная литература. Им занимались выдающиеся умы исторической науки: В.О. Ключевский, В.Й. Мансикка, А.С. Орлов, И.П. Еремин, Д.С. Лихачев и др.
«Житие» – сложный текст, в котором имеются следы его долгого бытования в рукописной традиции. «Житие» представлено несколькими редакциями, время возникновения которых простирается от XIII до XVIII в. Однако нужно понимать, что трансформация, происходившая с текстом в течение столетий, касалась в основном принципов художественной организации текста сообразно с эстетическими и идеологическими предпочтениями эпохи, когда этот текст был переписан. При этом трансформации почти не касались изначальной исторической основы, зафиксированной первоначальной редакцией, составленной, что важно, современником князя. Эта редакция сохранилась в тринадцати списках, старейшие из которых содержатся в Лаврентьевской летописи, Псковской Второй и Сборнике государственного архива Псковской области.
Первоначальная редакция сразу строилась в композиционном смысле как житие, но имела при этом черты воинской повести. В ней содержится сведения об основных вехах жизни князя: о Невской битве, о Ледовом побоище, об отношении с Ордой и римским престолом.
Анализ «точки зрения текста» позволяет реконструировать обобщенный портрет автора – младшего современника Александра Невского. Интересный вариант такой реконструкции сделан профессором В.И. Охотниковой в «Словаре книжников и книжности Древней Руси», выпущенным Институтом русской литературы в 1987 г. В.И. Охотникова пишет: «Имя автора Первоначальной редакции неизвестно, но в тексте есть некоторые сведения о нем. Автор говорит, что многое об Александре он знает по рассказам „отець своих“ („своих отець домочадец“), а сам „самовидець есмь възраста его“, т. е. зрелых лет Александра. Автор не был участником Невского боя, о нем ему рассказали князь и другие участники битвы. Сведения о Чудском сражении он тоже получил от „самовидца“, правда, на „самовидца“ автор ссылается в той части рассказа о битве, где повествуется о чудесной помощи Александру „полка божьего“. На основании этих авторских замечаний трудно установить общественное положение автора и степень его близости к князю. Еще первые исследователи Повести отмечали, что автор Первоначальной редакции не мог быть новгородцем: в его рассказе нет многих подробностей и фактов, которые можно было бы почерпнуть из новгородских и псковских источников, а иногда его рассказ противоречит этим источникам. Так, автор Первоначальной редакции упоминает роль новгородцев в победе на Неве, говоря, что многие новгородцы „не совокупилися бешя“, и князь выступил в поход с „малой дружиной“; согласно новгородским летописям, Александр идет в поход против шведов в основном с новгородцами и ладожанами. Включение в текст нелестных для псковичей упреков в неблагодарности („О невегласи псковичи! Аще сего забудете и до правнучат Александровых, и уподобитеся жидом…“) исключает возможность псковского происхождения Первоначальной редакции. Многое указывает на то, что автор был жителем северо-восточных земель, Суздаля или Владимира. Александр изображается прежде всего как Владимиро-Суздальский князь, его называют „солнцем земли Суздальской“, и т. д.»
[36].
Кроме того, исследователи отмечают большую начитанность автора первоначальной редакции. В тексте он использует аллюзии к библейским текстам, демонстрирует знакомство с «Историей иудейской войны» Иосифа Флавия, Александрией хронографической и другими оригинальными и переводными произведениями древнерусской литературы.
Д.С. Лихачев связывал стиль «Повести» с южной Галицкой летописной традицией. Связь между литературными мастерскими Северо-Восточной и Южной Руси могла осуществляться через митрополита Кирилла. Того самого митрополита Кирилла III, который, спасаясь от монгольского разорения, вынужден был перенести кафедру из Киева во Владимир. Надо отметить, что стимулом к переезду митрополита было не только и, может быть, не столько нежелание жить в разоренном краю. Неприятие православного иерарха вызвало вступление Данила Романовича Галицкого в сношения с папским двором. Этим может быть объясняться сугубо положительное восприятие автором текста фигуры Александра Невского, которой в аналогичной ситуации не пошел на компромисс с «римлянами». Безусловно, апологетический характер текста вносит элемент субъективности. Однако нужно понимать, что любой текст отмечен этой печатью. Для нас же это свойство текста может быть расценено как ценное его качество, так как автор летописи – представитель своей эпохи. Запечатленный в повествовании ход мысли – это уникальное по значимости свидетельство из тех, которыми мы располагаем. Если придерживаться забытой классификации А.С. Лаппо-Данилевского, которая делит источники на «предания» и «остатки», рассмотренный в указанном ракурсе летописный текст оказывается уже не «преданием», а «остатком». Конечно, апологетический характер подхода древнерусского книжника может стать препятствием для выяснения количества войск, технических и хронологических тонкостей произошедших событий. Однако взамен нам открывается материя не менее важная: мир человеческой субъективности человека раннего Средневековья.
Католические рыцарские ордена, помимо проведения агрессивной христианизаторской и колонизаторской политики, занимались и обычными для клириков делами. Отправляли требы, строили церковную организацию и формировали привычную для католического Средневековья культурную среду. К счастью для ученых, фиксация деяний в виде написания исторических хроник была частью этой культурной традиции. Благодаря этому события в Прибалтике мы можем видеть «бинокулярно» – не только глазами русских летописцев и агиографов, но и глазами немецких хроникеров.
