Было 12.30. В каре напряглись. Любовь солдат к популярному генералу была общеизвестной (Милорадович тоже об этом знал, на что и рассчитывал), он мог серьезно поколебать замерзшие умы гвардейцев. Медленно проплывая на лошади сквозь оцепление московцев, Милорадович, грудь колесом, ордена навыкат, вопрошал: «Солдаты! Солдаты! Кто из вас был со мной под Кульмом, Люценом, Бауценом?» Каре безмолвствовало. Это были солдаты новых рекрутских наборов, в Наполеоновских войнах не участвовавшие и благоговевшие перед овеянным славой генералом. Участвовали некоторые офицеры, которые угрюмо молчали внутри каре. Момент был критический, обе стороны это понимали.
К генералу подскочил князь Оболенский, обходящий с патрулем каре со стороны Зимнего дворца. «Ваше сиятельство, извольте отъехать и оставить в покое солдат, которые делают свою обязанность». Милорадович лишь встряхнул кудрями: «Почему ж мне не говорить с солдатами?» Ну, не стаскивать же героя из седла. Князь вырвал у ближайшего гвардейца ружье и попытался кольнуть лошадь штыком. В этот момент из-за спин солдат к генералу уже тянулась рука Каховского. С заряженным пистолетом. Грянул выстрел. Испуганная лошадь дернулась, и штык Оболенского скользнул не в ее круп, а в бок Милорадовичу. Как копье римского легионера Лонгина в бок Спасителя.
Весь фас каре ахнул и… дружно пальнул. Не прицельно, просто в воздух, убивая в себе страх. Легендарный генерал, более чем в пятидесяти сражениях не получивший ни царапины, сползал с лошади на руки трясущемуся Башуцкому. Генерал был тяжел. Адъютант что-то проорал в толпу обомлевших зевак, из которой выскочили четверо каких-то людей и помогли ему тащить раненого. Очень хотелось бы посмотреть им в глаза (Башуцкий не запомнил их) – пока несли, у Милорадовича успели стащить ордена. Отнесли неподалеку в конногвардейские казармы. Врачи, извлекая из легких пулю, показали ее умирающему, который простонал: «О, слава Богу! Это пуля не солдатская! Теперь я совершенно счастлив!»
Николай с преображенцами только подходил к площади, когда флигель-адъютант полковник князь Андрей Голицын сообщил ему о том, что Милорадович смертельно ранен. Государь слышал выстрел, смертельно побледнел, но не остановился и дошел до угла Вознесенской улицы. Навстречу ему шел офицер Нижегородского драгунского полка с вызывающей у Николая резкое раздражение черной повязкой на голове, как у разжалованного пирата. То был «отважный кавказец» Якубович, который всех уверял, что лично пристрелит самодержца, дайте только возможность. Возможность шла ему навстречу, не прячась.
Николай пишет: «Огромные черные глаза и усы и вся наружность имели что-то особенно отвратительное. Подозвав его к себе, узнал, что он Якубовский, но, не знав, с какой целью он тут был, спросил его, чего он желает. На сие он мне дерзко сказал:
– Я был с ними, но, услышав, что они за Константина, бросил и явился к вам.
Я взял его за руку и сказал:
– Спасибо, вы ваш долг знаете».
Якубович на всякий случай тоже ставил свечки и богу, и сатане. Никаких потребностей убивать государя у этого позера и отчаянного вруна не было.
Было около 13.00. Со стороны Исаакиевской площади галопом наконец-таки выскочили конногвардейцы (полтора часа добирались из казарм, расположенных в полуверсте от Сената). Николай стиснул зубы: потом разберемся. Скомандовал: коннице спиной к Адмиралтейству (прикрыть направление на Зимний), роте преображенцев с полковником Николаем Исленьевым – закрыть подходы к наплавному Исаакиевскому мосту (очень мудрое решение – за мостом казармы финляндцев, часть из которых не присягнула императору), остальным (считаные десятки штыков) попытаться окружить площадь.
Получасом ранее в бригаде Гвардейского экипажа матросы отказались присягать Николаю. Комбриг генерал Шипов распорядился арестовать командиров рот, все послушно отдали сабли, зная, что подготовленные ими матросы эти сабли принесут вместе с головой комбрига. Шипов благоразумно удалился в канцелярию, оставив бесновавшихся «братушек», которым достаточно было только искры. Она прозвучала с другого берега Невы в виде нестройного залпа фаса каре в воздух. Мичман Петр Бестужев взвился: «Ребята! Что вы стоите! Слышите стрельбу? Это ваших бьют!»
Для русского уха не надо другого приказа. Когда «наших бьют», на пути лучше не стоять. Другому брату капитан-лейтенанту Николаю Бестужеву надо было только указать направление, где «били»: «За мной! На площадь! Выручать своих!» В этот момент весь Гвардейский экипаж, включая тех, кому плевать было на Константина и Николая, вместе взятых, в полном составе, с ротными и взводными командирами, даже теми, кто вообще не определил для себя, что вообще кругом происходит, рванул из ворот казармы. Шипов только захлопнул окно канцелярии, чтобы в припадке чувств не пальнули.
Тысяча сто отчаянных голов со штыками наперевес неслись по набережной Екатерингофского канала к Галерной улице, туда, где «наших били». Им в этот момент лучше было не попадаться. Николаю не повезло (или, наоборот, очень повезло), не хватило сил, чтобы перекрыть Галерную.
В это же время (около 13.00) по диагонали от каре со стороны Петропавловской крепости по льду Невы к восставшим летела 1-я рота лейб-гренадеров под командованием поручика Александра Сутгофа. Только одна рота, которая присягнула утром вместе со всем полком. Остальные остались в казарме. Громадные обстоятельные усатые дяди, с полными сумками патронов и запасом хлеба, насквозь прошли через крепость (караул в ней несли их же товарищи, которые просто отвернулись) и вышли на Неву. Лед под ними застонал. Задерживать этих гигантов никто даже не пытался. Они вышли к площади от водопоя Конной гвардии и присоединились к фасу каре со стороны набережной. По Галерной выскочили запыхавшиеся моряки, выстроившиеся к забору перед Исаакием. Таким образом, к 13.30 на площади собрались уже более 2 тысяч восставших против пока еще численного меньшинства правительственных войск.
В свою очередь и толпа зевак не оставалась пассивной. В правительственные войска летели камни, поленья, слышались оскорбления в адрес императора. Полковника лейб-гвардии Гусарского полка Иллариона Бибикова, которого Николай послал выяснить вопрос, почему Финляндский полк медлит с прибытием, отдубасили поленом по спине.
Николай также стягивал верные войска. Подошли два эскадрона коннопионеров, пять эскадронов конногвардейцев, 2-й батальон преображенцев. С большим опозданием пришел Измайловский полк (часть его отказалась присягать, уговаривать отправился генерал Василий Левашов). Семеновский полк был отправлен перекрывать улицы вокруг Исаакия, отправили за артиллерией, два батальона верных саперов ушли к Зимнему. Государь нервничал, оставил командование на Михаила и сам отправился ко дворцу. Там семья. «Между тем, видя, что дело становится весьма важным, и не предвидя еще, чем кончится, послал я Адлерберга с приказанием шталмейстеру князю Долгорукову приготовить загородные экипажи для матушки и жены и намерен был в крайности выпроводить их с детьми под прикрытием кавалергардов в Царское Село». Дочери Мария, Ольга и Александра в это время находились в Аничковом дворце, наследника Александра его воспитатели полковник Александр Кавелин и капитан Карл Мердер на обычной извозчичьей карете (для конспирации) отвезли в Зимний в Голубую гостиную, где находилась императрица.
