Николай с горечью писал, что сама Россия своей либеральной политикой создала предпосылки для мятежа. Налаженные финансы «позволили образовать в казначействе резервный фонд, который затем оказался достаточным для поддержки нынешней борьбы. Армия, созданная по образцу имперской, была всем снабжена от России».
«Я твердо устою, – писал Николай Паскевичу, – в решимости ни на волос не отступать от принятых правил, и чем они (поляки) будут хуже, тем я строже буду и тем хуже для них. Но если мы подадим малейший вид послабления от боязни du qu’ en dirat-t-on (того, что об этом будут говорить), то все решительно пропадет».
Интересно, что «прогрессивная общественность» империи далеко не однозначно отнеслась к польским событиям. К примеру, поэт Адам Мицкевич и вельможа Адам Чарторыйский были хорошими знакомцами многих в столичном свете, с ними кутили, их принимали в салонах, пели дифирамбы светлым замыслам. Но после восстания об этом предпочли за благо забыть. Ибо это был уже мятеж не против нынешней власти, а против России вообще.
«Для нас мятеж Польши, – писал Пушкин князю Петру Вяземскому, – есть дело семейственное, старинная наследственная распря, мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей». Поэт даже бросил в 1831 году в публику свое знаменитое стихотворение «Клеветникам России», отвечая на странное для центральной власти обвинение в деспотизме, хотя империя всего лишь наводила «порядок в собственном доме».
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постели,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
Июльские революции (особенно Нидерландская, где королевой была сестра Николая Анна Павловна) и польский мятеж стали для императора своеобразным Рубиконом, положив в основу его политики принцип легитимизма монаршей власти. «Принцип легитимизма, вот что будет руководить мною во всех случаях… Никогда не уклонюсь я от моих принципов: с принципами нельзя вступать в сделку, я же не вступлю в сделку с моей честью».
С либерализмом было покончено навсегда, как и с попытками либеральных реформ. Теперь Николай окончательно избавился от всяких иллюзий относительно возможности заигрывания «с моими друзьями 14 декабря» внутри империи и с сепаратистами на ее окраинах. Самодержавие должно оставаться незыблемым и непоколебимым. Без всяких компромиссов.
Отец русского аппарата
Знаменитый русский историк Василий Ключевский писал: «Николай поставил себе задачей ничего не переменять, не вводить ничего нового в основаниях, а только поддерживать существующий порядок, восполнять пробелы, чинить обнаружившиеся ветхости помощью практического законодательства и все это делать без всякого участия общества, даже с подавлением общественной самостоятельности, одними правительственными средствами; но он же не снял с очереди тех жгучих вопросов, которые были поставлены в прежнее царствование, и, кажется, понимал консервативный и бюрократический образ действия – вот характеристика нового царствования; поддержать существующее помощью чиновников – еще так можно обозначить этот характер».
Вряд ли можно с этим согласиться. Странно запирать конюшню, когда из нее сбежала лошадь. А она «сбежала» оттуда 14 декабря 1825 года, и этого не мог не видеть даже слепец. Как раз таки Николаю срочно следовало менять уж если не систему, то однозначно структуру исполнительных органов, которые просто саботировали любые изменения в империи, без чего дальше невозможно было нормально ею управлять без риска нарваться на очередной заговор. Николай же не был ни слепцом, ни тем более глупцом. Он не собирался отсиживаться за сгнившими стенами прежней формы власти, доверить и даже разделить которую было просто опасно. Может, поэтому он чуть ли не все государственные законопроекты пропускал через себя лично, работая по 16–18 часов в день. Поразительный факт: «отец русской бюрократии» для себя лично не допускал ни малейших проволочек.
Свое самодержавное кредо он четко выразил в манифесте 13 июля 1826 года: «Не от дерзостных мечтаний всегда разрушительных, но свыше усовершаются постепенно отечественные установления, дополняются недостатки, исправляются злоупотребления. В сем порядке постепенного усовершенствования всякое скромное желание к лучшему, всякая мысль к утверждению силы законов, к расширению истинного просвещения и промышленности, достигая к нам путем законным, для всех отверстым, всегда приняты будут нами с благоволением: ибо мы не имеем, не можем иметь другого желания, как видеть отечество наше на самой высокой степени счастья и славы, Провиденьем ему предопределенной».
