По воспоминаниям сенатского чиновника Ивана Селиванова: «При неимении не только Свода, но даже простого собрания законов уголовные палаты проводили в своих решениях такие законы, которые никогда издаваемы не были… Высочайшие указы по получении подшивались один под другим, и из этого к концу года составлялась книжища страшной толщины, в которой, чтобы отыскать что-нибудь, надо было перелистать всю книжищу от первого листа до последнего. А так как таких книжищ, чтобы найти что-нибудь, надо было пересмотреть целые десятки, то, право, откажешься от всякой проверки, махнешь рукой и скажешь: вероятно, верно, ежели написано».
Была срочно создана Комиссия во главе с сенатором Федором Энгелем, которая должна была выработать законопроект нового судебного устройства. Но она могла решить лишь локальные задачи. Для более глобальной задачи требовалась знаковая фигура. Ею мог стать только Сперанский, о котором с восхищением отзывались все прогрессивные люди в России (в том числе и декабрист Батенков, чьи показания изучал император). Известно, что Наполеон называл Сперанского «единственной светлою головою в России» и предлагал Александру обменять его на любое из королевств.
Попытки кодификации и либеральных преобразований Сперанского при прежнем царствовании натолкнулись сначала на непонимание самого Александра, а затем на яростное сопротивление его окружения. Именно ему принадлежал составленные в 20-х годах «Основания российского права, извлеченные из существующих законов Российской империи» и «Полный хронологический реестр законодательных актов со времени правления Алексея Михайловича» с их краткой аннотацией.
Однако со столпом самодержавия Николаем никакое влияние на него извне не сработало бы. Все кадровые решения он принимал лично и по собственному вкусу и разумению. К тому же сказалось и то, что Карамзин, который имел привилегию предлагать Николаю своих кандидатур на должности, пошел на перемирие со своим давним соперником.
Для начала император пристально изучил все показания декабристов, уверявших, что Сперанский понятия не имел об отведенной ему роли в будущей «России без царя». Затем сам имел с опальным министром продолжительную беседу. После чего написал Дибичу о том, что Сперанский разочаровался в прежних вольнодумных взглядах и «принес покаяние». Этого было достаточно, чтобы ввести его в состав Второго отделения, поручив заведовать Комиссией по подготовке Свода законов. «Ширмой» в отделении был верный Балугьянский, но реально всеми делами руководил именно Сперанский. На всякий случай царь предупредил и своего бывшего учителя: «Смотри же, чтобы он не наделал таких же проказ, как в 1810 году: ты у меня будешь за него в ответе». Под «проказами» царь имел в виду попытки введения законов, даровавших ряд либеральных свобод – неприкосновенности личности, имущества, необязательности отправления личной службы (этого Николай вообще не мог стерпеть) и пр.
Именно раскаявшийся либерал, про которого Аракчеев говорил, что «будь у меня хоть треть ума Сперанского, я был бы великим человеком!», развернул бурную деятельность по сбору всех сохранившихся за двести лет законов, указов, манифестов, рескриптов, положений, уставов, постановлений и пр. (всего более 3 тысяч рукописных и печатных фолиантов).
По замыслу Сперанского, «образ составления законов есть троякий: 1) свод, 2) уложение, 3) учебные книги. Свод (digeste) есть соединение законов, существующих по какой-либо части, расположенное в известном порядке. Порядок сей бывает или Хронологический, когда законы слагаются по порядку их издания, невзирая на разность их содержания; или Азбучный, когда они располагаются по порядку слов; или, наконец, Систематический, когда они расположены по предметам и по тому же плану, какой принят в Уложении. Уложение (Code) есть систематическое изложение законов по их предметам, так устроенное, чтобы 1) законы общие предшествовали частным, и предыдущие всегда приуготовляли бы точный смысл и разумение последующих; чтоб все законы, по своду недостающие, дополнены были в Уложении и обнимали бы сколь можно более случаев, не нисходя, однако же, к весьма редким и чрезвычайным подробностям.
Учебная книга (institutes) есть то же самое Уложение, но более методическое и приспособленное к учебному преподаванию в училищах. Сверх сих трех главных видов есть еще четвертый, принадлежащий Уложению под именем изъяснений (commentaires). В них излагается разум или основание законов, дается отчет о причинах и необходимости дополнений или перемен, в Уложение введенных, и установляется связь их с законами существующими… Об учебной книге, кроме некоторых слабых опытов профессора Кукольника, и помышляемо еще не было. Некоторые начатки изъяснений сделаны в тетрадях, кои читаны были в Совете при рассмотрении Уложений… Три есть степени законоведения: Приказный – он есть память законов без связи их отношений; Ученый – он есть познание законов в связи и систематическом отношении их предметов; Государственный – он есть соображение законов с положением Государства. Из сих трех степеней один токмо первый составляет у нас предмет постоянных занятий и практического навыка. Второму едва положены в университетах слабые начала, без книг и без пособий. Третий зависит от личных способностей и приобретается опытом дел государственных».
Двенадцать юристов, канцеляристов, писцов, архивариусов рыскали по хранилищам Петербурга и Москвы в поисках желтых пергаментов, изгрызенных крысами и пропахших плесенью. Над этим делом безвылазно корпели профессора Царскосельского лицея Константин Арсеньев, Александр Куницын, Валериан Клоков и его лучшие выпускники – Дмитрий Замятин, Алексей Илличевский, Модест Корф.
«Главнейшее было то, что не было общего собрания законов, они разбросаны во многих собраниях, изданных от Правительства и частных лиц. Ни одно не полно; все ошибочны. Множество указов не напечатано, напечатанные растеряны. Нигде, даже в архиве Правительствующего Сената, нет полного их собрания, по сему чиновникам было должно не только соображать и излагать узаконения, но приискивать и открывать самые их материалы», – отмечалось в отчете Второго отделения. Сам Николай не оставался в стороне, контролируя ход работы и исключая из окончательного Свода сомнительные документы. К примеру, манифесты и присяжные листы, относящиеся к «признанному незаконным» мимолетному царствованию Ивана VI Антоновича.
Под суровым монаршим оком команда справилась с задачей менее чем за два года. Печатать всю эту махину общим объемом в 33 780 страниц и тиражом более 6 тысяч экземпляров начали 26 мая 1828 года и закончили 1 апреля 1830 года. «В составе сего собрания, под именем законов, вмещены, по порядку времени, все постановления, ко всегдашнему исполнению от верховной власти, или именем ее от учрежденных ею мест и правительств происшедшие, по всем частям государственного управления, без всякого изъятия».
Полный реестр бумаг, подписанных высочайшими именами, стал основой 45-томного «Полного собрания законов Российской империи», подготовленного Вторым отделением СЕИВК (40 томов законов, примерно по тысяче страниц каждый, и 5 томов указателей с приложением рисунков, табелей). В него входили 30 920 законодательных актов за период от 1649 года до 3 декабря 1825 года. Один из экземпляров Сперанский сразу же подарил цесаревичу Александру.
