Слава богу, Канкрин не дожил до этого кошмара. О человеческих жертвах, вызванных антисанитарией и поставкой гнилых продуктов работникам, лучше не говорить. Благо что дармовая рабочая сила.
Справедливости ради стоит заметить, что дорога строилась дорого, но на совесть. Мосты возводили по системе американского инженера Уильяма Гау (мостовой пролет делали из деревянной фермы с раскосами, стянутой поперечными железными стержнями), а использование двух материалов тогда было ноу-хау в несущих конструкциях. Система была перепроверена и усовершенствована его русским коллегой Дмитрием Журавским. Он доказал, что чем ближе к опорам, тем больше нагрузка на вертикальные тяжи и раскосы, и предложил делать элементы фермы разной толщины в зависимости от их расположения. На дороге было возведено 272 больших сооружения и 184 моста.
1 ноября 1851 года состоялось официальное открытие дороги, сцепившей две столицы железными руками.
Когда пустили первую линию, паровозы гоняли ежедневно, но один раз из Питера он не пришел. Послали из Москвы встречный, а поскольку телеграфной связи на дороге еще не было, на крутом повороте он столкнулся с запоздавшим питерским. Это была первая железнодорожная авария в России.
За время царствования Николая за дороговизной была начата еще лишь одна дорога – Варшавская, но до Крымской войны успели построить лишь часть ее, затратив 18 миллионов рублей. Само собой, до Крыма дорога не дошла. Начали тянуть ветку на Нижний Новгород. Загудели и пароходы. Первый из них появился Неве в 1815 году, но лишь в 40 – 50-х годах пароходы стали регулярно ходить по Неве, Волге, Днепру и другим рекам. К 1850 году в России было около 100 пароходов.
Всего же при Николае I было построено до 10 тысяч верст шоссейных дорог, около 1 тысячи верст железнодорожных путей, 2600 верст электрического телеграфа проведено.
Все это дало мощный толчок тяжелой промышленности. Отечественным фабрикантам и заводчикам были выданы большие правительственные заказы на шпалы, рельсы, паровозы, технические масла, стройматериалы, металлоконструкции для мостов, станционное оборудование, средства связи и пр. Империя потянулась за Европой.
Николай – графу Клейнмихелю
1 ноября 1850 года
Граф Петр Андреевич! Настоящее путешествие мое я начал с С.-Петербурго-Московской железной дороги, проехав по Северной дирекции оной от С.-Петербурга до с. Чудова, а по Южной от Вышнего Волочка до д. Кольцова, за Тверь. К искреннему моему удовольствию, дороги эти найдены мною, в отношении превосходного устройства, изящности отделки, исправности содержания и примерного порядка в управлении, в виде и состоянии, превосходящем мои ожидания. Столь блистательный успех сего полезного, многосложного и трудного предприятия, совершающегося под непосредственным руководством и неусыпным наблюдением вашим, налагает на меня обязанность изъявить вам ныне вновь мою живейшую и душевную признательность за все труды, вами подъемлемые. Ревность и усердие, с коими вы всегда приводите в исполнение все мои предначертания по важной отрасли государственного благоустройства, вам вверенной, служат мне залогом осуществления живейшего моего желания видеть соединение столиц моих железною дорогою вполне оконченным и приведенным в действие к 1-му Ноября 1851 года. Пребываю к вам навсегда благосклонным. Николай.
Раб на галерах
Николай постоянно старался подражать своему идеалу Петру Великому, будь то личное присутствие на театре военных действий, личное участие в делах управления либо вникание во все мелочи и хитросплетения работы многочисленных департаментов. Иногда это даже развивало настоящую манию преследования у его подчиненных. Император, зная, что вокруг все норовят ему льстить и замазывать глаза, любил неожиданно появляться в раннее время в правительственных учреждениях для проверки, чтобы никто не мог его обмануть. Он строго обводил чиновников царственным оком и, ни слова не говоря, исчезал. Зато в департаментах понимали, что в любой момент непредсказуемому государю может взбрести в голову идея проверить их работу, а уж если он заметит где непорядок, так ушибет гневом, что мало не покажется.
Он мог грозно рыкнуть: «Мы все на службе не за тем, чтобы гулять, а чтобы дело делать». «Должно держаться неотступно данных приказаний и впредь отнюдь не сметь от них отступать».
Тех же, кто пытался улестить венценосца явной нелепицей или вздором, резко обрывал: «Я уже не раз приказывал с предложениями, противными закону, не сметь входить… когда закон есть, должно его соблюдать без изыскания предлогов к неисполнению». В одной из своих резолюций на мемориях Государственного совета Николай начертал: «Прочитав со вниманием журнал Государственного совета и особое мнение князя Любецкого, я должен заметить, что в толико важном деле в Государственном совете с неизвинительной легкостью пропущены все те важные обстоятельства, которые князем Любецким весьма основательно выставлены. Не так я разумею обязанности членов, которых мое доверие призвало к суждению в оном: вопросы, от которых зависит благоденствие миллионов, должны обсуживаться, а не пропускаться… Сколь не терплю я потери времени в спорах, не на деле основанных, а на одних личностях или пустословии, столь я требую, чтобы всякое дело, а подавно толикой важности, обсуживалось с надлежащим вниманием».
По мнению архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия (Борисова): «Это был… такой венценосец, для которого царский трон служил не возглавием к покою, а побуждением к непрестанному труду».
Нидерландский посланник Фридрих Гагерн писал: «Император проявляет необыкновенную деятельность и энергию, сам делает и наблюдает многое, входит даже в подробности; со времени вступления своего на престол он дал государству такой толчок и многие отрасли правления сделали такие успехи, что совершенно затемнили царствование Александра.
Но при этом его упрекают в том, что вмешательство его переходит часто в суровость, что он слишком требователен, а между тем не искореняет главных недостатков».
Однако, осененный духом Петра, император без устали работал, стараясь лично вникнуть во все, не пропуская ни одной мелочи вплоть до исправлений описок в документах. Он искренне считал, что без его непосредственного участия весь созданный с таким трудом механизм непременно рухнет. Его любимой фразой была: «Я тружусь как раб на галерах».
Замыкание на себя всех дел и попытки лично во всем разобраться совершенно естественно вскоре стали создавать для императора понятные проблемы. Никто из подчиненных не желал брать ответственность на себя, пытаясь переложить на вышестоящее начальство, которое, в свою очередь, перекладывало его еще выше. В итоге самые ничтожные дела просто засоряли канцелярию самого самодержца.
Когда Николай наконец это понял, он просто взвыл. Уже в 1826 году последовала Высочайшая резолюция министрам «не вносить в Комитет [министров] таких предметов, по которым разрешения их собственного совершенно достаточно по власти, им дарованной». Те посчитали за благо пропустить резолюцию мимо ушей и продолжили бомбардировать царя бумажными цунами. Уже через год Николаю пришлось вторично просить их не обременять его делами, которые они могут сами разрешать. Без толку. А когда ему на стол положили дело, в котором вопрос шел лишь о 75 рублях 40 копейках, тот разразился такой отборной бранью, что министры уже твердо усвоили «впредь с подобными мелочами не входить».
