Государь был уверен, что народ его любит и предпочитает именно такую форму власти, которую предлагает сам Николай, – самодержавие. «Доброго царя». Только абсолютная монархия в его понимании и могла способствовать тому, чтобы ржавая, дряхлая, скрипящая телега власти хоть куда-то ехала. Пусть едет хотя бы телега. Лишь бы вперед и не разваливаясь. По крайней мере, можно вовремя подлатать. Менять же ее на паровую машину, с ходу разваливая телегу, было рано. Машина еще погодит. На расейских просторах и вечном бездорожье машина завязнет, зато телега пусть медленно, но пройдет. Управлять ею может только один кучер, впрягаться – всем остальным.
Православие
Важнейшей составляющей идеологической триады Николая I стало православие. Хотя в устах министра Уварова оно находилось на первом месте, император, как и Петр Великий, все же предпочитал обойтись без средневековых завихрений приоритета божественного над светским и во главу угла ставил «самодержавие».
Однако православная вера, как мощнейший рычаг для управления империей, в умелых руках была силой невероятной. Народ-богоносец с легкой руки духовенства предпочитал понимать царскую власть как помазанников Божьих, «умышлять на которых» могут только «лихие люди» и «воры», навроде посланцев Антихриста. Недаром в народе так крепка была вера в «доброго царя» и «злых бояр». Вера же давала мужику не только надежду на лучшую жизнь в ином мире, но и смирение в этом. Православные ценности отличались достаточной терпимостью в полирелигиозной стране и набором этических норм, не позволявшим мужику отвлекаться на глупости и вольнодумство. Это нужно было использовать и всячески поощрять духовенство как могучий идеологический шприц для подавляющего большинства населения империи.
Сам Николай, как человек не «по-мракобесски» настроенный, но вполне серьезно верующий, не уставал повторять: «Я твердо убежден в Божественном покровительстве, которое проявляется на мне слишком ощутительным образом, чтобы не замечать его на всем, что случается со мной, – и вот моя сила, мое утешение и мой всегдашний руководитель».
Однако один «руководитель» на небе и один же должен быть на земле. Он не потерпит узурпации своих полномочий ни от кого, даже от наместников небесного «руководителя». Армейский порядок должен быть у него везде, даже в Божьем храме. А вероятнее всего, там в первую очередь, дабы не смущать народ православный.
Поэтому по восшествии на престол сразу дал понять, что выше его в империи нет никого, равноудалившись от наиболее рьяных служителей культа. И их самих равноудалив подальше из столицы. Как того же архимандрита Юрьевского монастыря Фотия, стращавшего покойного императора Александра сплошной бесовщиной в его окружении. Кроме, конечно, тех, на кого преподобному указывал великий демон Аракчеев.
Но поскольку тот не унимался и в глуши, рассылая «прелестные письма» придворной знати с обличением любых прогрессивных начинаний и даже задумок императора, Николай решил показать ему, что дубина Петра Великого всегда у него под рукой.
24 мая 1835 года, по своему обыкновению, без предупреждения через черный ход царь нагрянул в Юрьев монастырь, что на Волхове. И хотя утренняя служба уже прошла, но братия спала без задних ног у себя в кельях «на затворе изнутри». Сам Фотий писал, что Николай, никем не замеченный, «яко тать в нощи», направился в собор Воздвижения Креста, подробно осматривал его: гулял по садам, восторгался их красотами; любовался чрез ограду разливом Волхова. Лишь только тогда обалдевший служка примчался к архимандриту оповестить, что царь здесь. В обители начался кавардак, монахи как «юродивые девы вскочили сретать земного жениха» и поспешили не в собор, где следовало бы зажечь свечи, паникадила и вообще приготовиться к церковной службе, а направились к царю «веселыми ногами, с радостными сердцами и цветущими лицами». Фотий с перепугу натянул на себя фиолетовую бархатную рясу и метнулся к августейшей персоне докладывать о «состоянии команды». Тот не обратил на него ни малейшего внимания. Заметил, что монастырь содержится отлично, хорошо сооружен и приспособлен, и как бы между прочим пожелал послушать ектенью (часть богослужения, состоящая из ряда молитвенных прошений к Всевышнему. – Авт.).
Послушав иеромонаха, пение похвалил, посетовал, что сам не может поддержать, дескать, не в голосе сегодня, и обратился к Фотию за благословением. Тот осенил монарха широким крестным знамением и сунул под нос волосатую лапу для поцелуя. Николай на секунду задумался, бросил колючий взгляд на свиту, едва коснулся лапы усами и быстро отбыл прочь.
А спустя несколько дней Фотий был вызван в Петербург, где ему объявили, что государь поставил в известность Синод о том, что он, осматривая Юрьев монастырь, нашел в нем отменное благоустройство и чистоту, но тем не менее заметил и отступление от должного порядка, сделанные лично архимандритом Фотием: 1) не служил сам ектеньи, а находился все время возле царя; 2) не подносил к целованию креста; 3) при осенений крестным знамением не соблюл того благоговейного уважения, которое оказывается в данном случае августейшим особам, то есть не поцеловал руку у государя, 4) протянул сам руку царю для целования и 5) был одет, вместо черной, в фиолетовой рясе. А посему государь ходатайствовал перед Синодом «принять меры прокурорского реагирования».
Обер-прокурор Степан Нечаев намек понял. Быстро нашел, что Фотий «своими поступками имел намерение выразить пред лицом государя и его свиты явное непочтение, гордость и дерзость; посему определил: юрьевского архимандрита Фотия отдать под начало наместнику Александро-Невской лавры Палладию, дабы он научил и вразумил его, как должно встречать царствующих особ».
Николай никому ничего не прощал. Тем более непочтения к августейшим особам.
По принципу крайне важной помощи в своей политике продвижения патриотической идеологии в народ и назначались обер-прокуроры Священного синода. К примеру, князь Петр Мещерский был взят для сосредоточения усилия на распространении православия среди мусульман и язычников, содействовал строительству церквей в Западном крае, открытию новых епископских кафедр в Петрозаводске, Саратове, Новочеркасске. То есть географически строго по сторонам света – запад, восток, север и юг, натиск на территории с многочисленным неправославным и старообрядческим населением. Начали крестить лбы идолопоклонники и сыроеды.
Обер-прокурору историку-археологу Степану Нечаеву поручили более узкое задание – популяризацию отечественной истории с упором на православные ценности. Нечаев и вытащил на свет божий Куликово поле, святого Сергия, монахов-ратоборцев Ослябю с Пересветом. Его стараниями был открыт первый в России музей Куликовской битвы, на поле возведены мемориальная колонна и церковь Сергия Радонежского. Народишко православный потянулся кланяться костям мучеников за веру отцов и дедов, воспылал патриотическим духом, хлебнул энергии жизнь положивших за други своя.
Генерал-лейтенант, лихой гусар-кавалерист Николай Протасов почти 20 лет прокурорствовал, продолжая служить как в армии. По утверждению известного исследователя истории русской богословской мысли и культуры протоиерея Георгия Флоровского, «Протасов был верным проводником николаевских начал или режима в церковной политике. Именно при нем завершается государственная организация церковного управления как особого „ведомства", в ряду других, – „ведомством православного исповедания" именуется Церковь с тех пор. Клир и иерархия состоят в этом ведомстве».
