Все бы это было смешно, как бы не так грустно. Славянофилы настолько возлюбили Святую Русь, что отнесли к ней и все западное славянство, предлагая под российским скипетром создать целую конфедерацию славянских народов, впустив в нее чехов, болгар, сербов, хорватов, словенцев, словаков, поляков, лужичан и пр. А это уже были не шутки – сии народы пребывали под властью Пруссии, Австро-Венгрии, Турции, и детские славянофильские идеи попросту провоцировали совсем недетские политические конфликты. К тому же именно у этих народов отмечалась чрезвычайная тяга к революционной активности, всячески поощряемая державами-конкурентами России – Англией и Францией. Пускать «под скипетр» такую пятую колонну для императора было бы по меньшей мере крайне легкомысленно. А стало быть, якобы прогрессивное западничество, призывающее брать пример с либеральствующей Европы, никак не годилось для Николая, но и доморощенное славянофильство, с его консерватизмом и совершенным отрывом от мировых реалий, также не могло устраивать.
Третье отделение и лично Николай внимательно следили за полемикой в обществе, особенно в нее не вмешиваясь, но и без участия не оставляя. Осведомители жандармского управления регулярно докладывали Бенкендорфу, Орлову и Дубельту о «состоянии умов» в империи и литературно-публицистических войнах в печатной прессе. Иногда, не разобравшись в хитросплетениях идеологий, наворачивали такого, что даже Дубельт со стула падал.
К примеру, чиновник по особым поручениям Николай Кашинцов, «курировавший» Московский университет и занимавшийся славянофилами, составил донос для Третьего отделения: «О нынешних профессорах Московского университета. Здесь, исключая медиков, молва их делит на две касты: на славянофилов и оксиденталистов, то есть любителей гнилого Запада. Скорбно слышать об них замечания в толках, будто почти все из них, которые были посланы за границу учиться, воротились только наружными христианами, что влияние этого замечается в студентах и будто, чему не хочется верить, некоторые из священников за тайну говорили. Конечно, никого не называя, что исповедуемые ими студенты просили у них укрепления в вере, ибо смущаются наставниками». Он перечисляет «неблагонадежных»: преподаватель истории всеобщей поэзии Степан Шевырев («политическое ничто»), преподаватель старославянского Осип Бодянский («казался смешным по манерам своим, но считался добрым малым»), историк Сергей Соловьев («ревностный славянофил»), профессор юриспруденции Константин Кавелин («слывет оксиденталистом и гегелистом, но придерживающимся славянофилов, и будто плохой веры»). В тот же ряд попали литераторы Михаил Дмитриев и Федор Глинка, генерал-майор Александр Ригельман (автор «Истории донских казаков», строитель крепости Дмитрия Ростовского), а заодно и граф Уваров, московский попечитель граф Строганов, председатель Департамента законов Госсовета граф Блудов, генерал, директор, крупный сановник. При этом Кашинцов сделал приписку специально для Дубельта: «Вам известно, что шпионство чуждо душе моей уже потому, что Вы его не терпите». Не терпели, но как иначе можно следить за собственным народом-богоносцем? Как иначе можно наставлять его на нужный идеологический курс?
Послание Николая депутатам петербургского дворянства
21 марта 1848 года
Господа! Внешние враги нам не опасны, все меры приняты, и на этот счет вы можете быть совершенно спокойны. Войска, одушевленные чувством преданности к престолу и отечеству, готовы с восторгом встретить мечом нарушителей спокойствия. Из внутренних губерний я получил донесения самые удовлетворительные. Не далее как сегодня возвратились посланные мною туда два адъютанта мои, которые также свидетельствуют об искренней преданности и усердии к престолу и отечеству. Но в теперешних трудных обстоятельствах я вас прошу, господа, действовать единодушно. Забудем все неудовольствия, все неприятности одного к другому. Подайте между собой руку дружбы, как братья, как дети родного края, так, чтобы последняя рука дошла до меня, и тогда, под моей главой, будьте уверены, что никакая сила земная нас не потревожит.
В учебных заведениях дух вообще хорош, но прошу вас, родителей, братьев и родственников, наблюдать за мыслями и нравственностью молодых людей. Служите им сами примером благочестия и любви к царю и отечеству, направляйте их мысли к добру и, если заметите у них дурные наклонности, старайтесь мерами кротости и убеждением наставить их на прямую дорогу. По неопытности они могут быть вовлечены неблагонадежными людьми к вредным для большинства и пагубным для них самих последствиям. Ваш долг, господа, следить за ними.
У нас существует класс людей весьма дурной и на который я прошу вас обратить особенное внимание – это дворовые люди. Будучи взяты от крестьян, они отстали от них, не имея оседлости и не получив ни малейшего образования. Люди эти вообще развратны и опасны как для большинства, так и для господ своих. Я вас прошу быть крайне осторожными в отношениях с ними. Часто, за столом или в вечерней беседе, вы рассуждаете о делах политических, правительственных и других, забывая, что люди эти вас слушают и по необразованности своей и глупости толкуют суждения ваши по-своему, то есть превратно. Кроме того, разговоры эти, невинные между людьми образованными, часто вселяют вашим людям такие мысли, о которых без того они не имели бы и понятия. Это очень вредно!
Переходя к быту крестьян, скажу вам, что необходимо обратить особенное внимание на их благосостояние. Некоторые лица приписывали мне по сему предмету самые нелепые и безрассудные мысли и намерения. Я их отвергаю с негодованием. Когда я издал указ об обязанных крестьянах, то объявил, что вся без исключения земля принадлежит дворянину-помещику. Это вещь святая, и никто к ней прикасаться не может. Но я должен сказать с прискорбием, что у нас весьма мало хороших и попечительных помещиков, много посредственных и еще более худых, а при духе времени, кроме предписаний совести и закона, вы должны для собственного своего интереса заботиться о благосостоянии вверенных вам людей и стараться всеми силами снискать их любовь и уважение. Ежели окажется среди вас помещик безнравственный или жестокий, вы обязаны предать его силе закона. Некоторые русские журналы дозволили себе напечатать статьи, возбуждающие крестьян против помещиков и вообще неблаговидные, но я принял меры – и этого впредь не будет.
Господа! У меня полиции нет, я не люблю ее: вы моя полиция. Каждый из вас мой управляющий и должен для спокойствия государства доводить до моего сведения все дурные действия и поступки, какие он заметит. Если и в моих имениях вы усмотрите притеснения и беспорядки, то убедительно прошу вас, не жалея никого, немедленно мне о том доносить. Будем идти дружной стопой, будем действовать единодушно, и мы будем непобедимы.
Правило души моей – откровенность, я хочу, чтобы не только действия, но намерения и мысли мои были бы всем открыты и известны, а потому я прошу вас передать все мною сказанное всему петербургскому дворянству, к составу которого я и жена моя принадлежим, как здешние помещики, а кроме того, всем и каждому.
Больной вопрос
Интересно, что основная «позорная составляющая» российской действительности – наличие крепостного права – последние полтора века напрямую зависела от личности самодержца. Петр I знал, что рабство – это позор, и в его обожаемой Европе его уже практически нигде не осталось, но ему надо было рубить в нее «окно». А одновременно вести войну, «поднимать Россию на дыбы», заводить флот и изменять целый древний уклад жизни с неподконтрольным мужиком, которого невозможно заставить класть жизнь за прогрессивные планы царя, ему было невозможно.
