Однако все совсем не так. Первый цензурный устав был утвержден как раз еще во времена, когда не прошел либеральный флер первых лет императора Александра I, – 9 июля 1804 года. Требовалось поставить заслон на пути проникновения в Россию идей стремительно «революционизирующейся» под наполеоновской поступью Европы. В составе созданного при Министерстве народного просвещения Главного цензурного комитета числились три цензора с жалованьем 1200 рублей в год и один секретарь (750 рублей), обязанные «рассматривать всякого рода книги и сочинения, назначаемые к общественному употреблению». Именно на «александровский» период приходятся наибольшие проклятия в адрес цензоров от Пушкина, жаловавшегося на них друзьям. Сложно сказать, насколько справлялись они со своими обязанностями, но восстание декабристов показало, что состояние умов в империи далеко от идеальных. Вряд ли в этом именно троица цензоров была виновата, но министр просвещения адмирал Александр Шишков утверждал, что главные пороки действующего цензурного устава состоят в «недостаточности руководящих правил», «отсутствии у цензуры довольного доступа и голоса к защите или одобрению хорошей и к остановке или обличению худой книги». Поэтому назрела необходимость к принятию нового устава, дабы исправить «повреждение нравов в России».
Новый устав, который тут же был в обществе окрещен «чугунным», приняли 10 июня 1826 года, когда еще шел процесс по делу декабристов, ставший основой цензурной реформы. Он был значительно подробнее старого (объем в пять раз больше) и состоял из 19 глав и 230 параграфов. В 11 главах определялись цели и задачи цензуры, излагались ее организационные основы, фактически предлагалась первая в истории России структура цензурного аппарата. В остальных 8 главах подробнейшим образом раскрывался характер, способы и методы цензуры разных типов произведений печати. Именно принятие «чугунного» устава 1826 года ставилось в вину Николаю позднейшими исследователями, как наступление на свободу мысли в России.
Основные положения цензурного устава 1826 года сводились к следующему:
– цель учреждения цензуры состоит в том, чтобы произведениям словесности, наук и искусства при издании их в свет посредством книгопечатания, гравирования и литографии дать полезное или, по крайней мере, безвредное для блага отечества направление;
– цензура должна контролировать три сферы общественно-политической и культурной жизни общества: 1) права и внутреннюю безопасность, 2) направление общественного мнения согласно с настоящими обстоятельствами и видами правительства, 3) науку и воспитание юношества;
– традиционно цензура вверялась Министерству народного просвещения, а руководило всею ее деятельностью Главное управление цензуры. «В помощь ему и для высшего руководства цензоров» утверждался Верховный цензурный комитет, состоявший в соответствии с тремя направлениями цензуры из министров народного просвещения, внутренних и иностранных дел;
– правителем дел Верховного цензурного комитета состоит директор Канцелярии министра народного просвещения. Ежегодно он составляет наставления цензорам, «долженствующие содержать в себе особые указания и руководства для точнейшего исполнения некоторых статей устава, смотря по обстоятельствам времени»;
– в стране создавались Главный цензурный комитет в Петербурге, местные цензурные комитеты – в Москве, Дерпте и Вильно. Главный цензурный комитет подчинялся непосредственно министру, остальные – попечителям учебных округов;
– право на цензуру, кроме того, оставалось за духовным ведомством, академией и университетами, некоторыми административными, центральными и местными учреждениями, что закладывало простор для субъективизма цензуры.
Интересно, что по идее главное заинтересованное в введении цензуры лицо – император – стал первым же ее нарушителем. Когда уже через год после принятия нового устава министр внутренних дел Василий Ланской поставил вопрос о сложности работы по «чугунному» отделу иностранной цензуры, Николай повелел не только не придерживаться его отдельных правил, но и пересмотреть устав целиком. Теперь его уже пересматривала специальная комиссия в составе Уварова, Бенкендорфа, Васильчикова, Ланского и Дашкова. В итоге Госсовет принял новую редакцию, уточняющую деятельность этого ведомства. Теперь цензуре «не поставляется уже в обязанность давать какое-либо направление словесности и общему мнению; она долженствует только запрещать издания или продажу тех произведений словесности, наук и искусства, кои, в целом составе или в частях своих, вредны в отношении к вере, престолу, добрым нравам и личной чести граждан». Цензоры не должны были корчить из себя искусствоведов и культурологов, ибо они «не поставлены судьями достоинства или пользы рассматриваемой книги. Они только ответствуют на вопрос: не вредна ли та книга и все их действия ограничиваются простым решительным на сей вопрос ответом». Таким образом, Государственный совет констатировал, что «проект нового устава дает менее свободы собственному произволу цензоров и тем способствует успехам истинного просвещения, но в то же время дает им возможность запрещать всякую вредную книгу на основании положительного закона и не входя в предосудительные прения с писателем».
По третьему уставу от 1828 года цензорам теперь предписывалось «принимать всегда за основание явный смысл речи, не дозволяя себе произвольное толкование оной в дурную сторону», «не придираясь к словам и отдельным выражениям; не входить в разбор справедливости или неосновательности частных мнений или суждений писателя», а также и в «суждение о том, полезно или бесполезно рассматриваемое сочинение»; «исправлять слог или заменять ошибки автора в литературном отношении», то есть не выступать в качестве редактора.
Такие вот самодуры, угнетающие несчастных литераторов.
Более того, радеющий за то, чтобы «держать и не пущать», император вызвался лично поработать цензором у самого Пушкина. Генерал-адъютант Бенкендорф писал поэту 30 сентября 1826 года: «Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры. Государь Император сам будет первым ценителем произведений ваших и цензором». Тот был просто в восторге, тут же написав приятелю Николаю Языкову: «Царь освободил меня от цензуры. Он сам – мой цензор. Выгода, конечно, необъятная. Таким образом, Годунова тиснем». Еще как тиснем, и это «Бориса Годунова», которого он никак не мог напечатать при Александре.
К примеру, «цензор» Николай, прочитав пушкинского «Графа Нулина», зачеркнул лишь слово «урыльник», заменив его на «будильник», на что сам автор сообщил Александре Смирновой: «Это замечание джентльмена». Раздосадовало поэта, что государь предложил ему видоизменить замысел пьесы „Борис Годунов“ (кстати, первоначально он назывался «Комедия о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве»), сделав из него произведение иного жанра: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта». Пушкин тут же стал в позу, написав Бенкендорфу 3 января 1827 года: «С чувством глубочайшей благодарности получил я письмо вашего превосходительства, уведомляющее меня о Всемилостивейшем отзыве Его Величества касательно моей драматической поэмы. Согласен, что она более сбивается на исторически роман, нежели на трагедию, как Государь Император изволил заметить. Жалею, что я не в силах уже переделать однажды мною написанное». Император махнул рукой и разрешил печатать, как есть. Убрав, правда, скабрезные шуточки о монастырской обители, некоторые сценки с Мариной Мнишек и откровенную матерщину, столь любимую поэтом. На что поэт просто пролил ушат сладкой патоки на венценосную главу: «Писанный в минувшее царствование «Борис Годунов» обязан своим появлением не только частному покровительству, которым удостоил меня государь, но и свободе, смело дарованной монархом писателям русским в такое время и в таких обстоятельствах, когда всякое другое правительство старалось бы стеснить и оковать книгопечатание».
