Убедившись, что санитарная телега тоже стронулась с места, Николай отбыл обратно, выдержав в Твери установленный карантинный срок. Во время эпидемии Николай в очередной раз показал всем, что он истинный государь, предпочитая не прятаться от народа, а быть вместе с ним во время тяжких испытаний. Многие ли самодержцы в Европе мечтали оказаться на его месте?
Народ же ему платил тем же. Самый громкий пожар в царствование Николая – вечером 17 декабря 1837 года в Петербурге. Страшно подумать, заполыхал Зимний дворец.
В колоссальном дворце, где постоянно жили порядка 3,5 тысячи человек, царская семья занимала мизерную часть помещений. Здесь же обитали приживалки, военные инвалиды (по примеру парижского Дома инвалидов, что так вдохновил Николая), бездомные офицеры, ветераны суворовских походов, охрана, конюшенные, повара, дворники, фельдъегеря. Обслуга обитала на обширных чердачных помещениях. Там же куры и поросята. Вонь стояла невероятная, далеко не все обитатели отдавали себе отчет о туалетах, гигиене и поддержании тысяч тел в чистоте. Специально для этого держали слуг, которые то и дело носились по залам с дымящимися горшками с благовониями в ухватах.
Почти двенадцать лет прошло с известного мятежа на Сенатской площади. Вечер начинался как обычно. Было около семи часов. Строились на развод караульные (свыше тысячи). Развод должен был производить великий князь Михаил Павлович, но он задерживался в Мариинском театре, где давали балет «Влюбленная баядерка» с участием знаменитой итальянки Марии Тальони. По свидетельству дежурного флигель-адъютанта Ивана Лужина, из Большой Фельдмаршальской залы доносился устойчивый запах дыма. Ему сказали, что это уже не первый день, в такой домине немудрено – постоянно забиваются дымоходы. Однако бдительного «флигеля» было не провести. Полез в подвал, где располагалась лаборатория. В этом логове алхимиков и аптекарей находилась плита для приготовления лекарств, а над ней железный шатер. Смрад от снадобий валил с ног. Чтобы отвести его, в дымной трубе под шатром пробили дыру. Злой дух вышел, а с ним и тепло помещения. Лакеи, ночевавшие здесь, вначале жаловались, а затем потихоньку стали затыкать дыру рогожей от ветра. Рогожа со временем истлела и провалилась, но отрепья от нее остались в дыре, что вперемешку с сажей давало достаточный огнеопасный материал. Трубочисты периодически чистили ее, но, как обычно, спустя рукава – сколько тех труб в огромном дворце, за всем не уследишь. Комиссия по расследованию пожала под председательством Бенкендорфа выдала такой результат: «Был отдушник, оставленный незаделанным при последней переделке Большой Фельдмаршальской залы, который находился в печной трубе, проведенной между хорами и деревянным сводом залы Петра Великого, расположенной бок о бок с Фельдмаршальской, и прилегал весьма близко к доскам задней перегородки. В день несчастного происшествия выкинуло его из трубы, после чего пламя сообщилось через этот отдушник доскам хоров и свода зала Петра Великого; ему предоставляли в этом месте обильную пищу деревянные перегородки; по ним огонь перешел к стропилам. Эти огромные стропила и подпорки, высушенные в течение 80 лет горячим воздухом под накаливаемой летним жаром железной крышей, воспламенились мгновенно».
Очевидно, очередные «колдовские опыты» в провизорской привели к тому, что от искр рогожа задымилась, а затем и загорелась. Это и обнаружил Лужин, когда около семи часов из-за печи в дежурной комнате показалась тонкая струйка дыма.
Впрочем, начальник караула Мирбах утверждал потом, что, когда заметил суету во дворце и дым, он спросил лакея, в чем дело. «Даст бог, ничего, – отвечал мне старый лакей, – дым внизу в лаборатории, где уже два дня, как лопнула труба; засунули мочалку и замазали глиною; да какой это порядок. Бревно возле трубы уже раз загоралось, потушили и опять замазали; замазка отвалилась, бревно все тлело, а теперь, помилуй бог, уже и горит. Дом старый, сухой, сохрани боже». Мирбах далее пишет: «Мне, однако, разумеется не приходило и на мысль позволить кому-либо из солдат покинуть пост. Я собрал только ближайших к караулу часовых, стал дружески уговаривать всех покориться нашей судьбе, которой и я не избегну вместе с ними, велел присесть на корточки (караул был в обтянутых лосинах и ботфортах, что почти не давало возможности сидеть), так как внизу дым был менее удушлив, и запереть двери в Петровскую и в малую Аванзалу».
В Мариинку были посланы гонцы сообщить императору о происшествии. Тихо, на ухо, чтобы не перепугать императрицу и детей. Заканчивалось первое отделение, Николай тихо вышел.
Тем временем во дворце, где своя иерархия, жившая тут же пожарная команда попыталась сама «решить вопрос». Пуще огня отважные огнеборцы боялись министра двора князя Волконского, который шкуры спустил бы с них вернее всякого пламени. Поэтому и не доложили по инстанции. Однако, дабы прикрыть седалище, от каждого из гвардейских полков к дворцу вызвали по одной пожарной роте. Те собрались перед Зимним, не понимая, что за странные маневры на ночь глядя. Никаких признаков пожара не отмечалось снаружи.
Ломами взломали пол в Фельдмаршальской зале. Тлевший дотоле в перегородках между ее деревянной стеной и капитальной огонь получил свежую пищу и дохнул в лицо пожарным мощным факелом. Его язык лизнул стены и мощным напором высадил окна бельэтажа. С треском вылетели рамы, мгновенно в рулоны скрутились дорогущие гобелены, полыхнувшие тяжелые портьеры огненными пальцами затрепетали на ветру. Вой обожженных затопил площадь. По рассказам очевидцев, зрелище было страшным, «как будто посреди Петербурга вспыхнул вулкан». Пыхнуло так, что зарево было видно за 50 верст от столицы. Как раз в этот момент ко дворцу в санях подъехал сам император.
Оценить обстановку для государя-инженера было делом несложным. Пожары в столице полыхали постоянно. Надо было четко командовать и не поддаваться панике. Тем более паниковать уже было кому – народ заполнял Дворцовую площадь, восхищаясь такой иллюминацией. Любимые зрелища россиян – драка, свадьба и пожар.
Пред императорские очи тут же предстал испытанный 1-й батальон преображенцев, как и двенадцать лет назад. Николай скомандовал – пожарную машину с насосами вперед. Какой там – забита льдом. Пока факелами растапливали воду в рукавах, пока прокачивали воздух. Рота метнулась на Неву, таскать воду бочками из проруби. Холод дикий, рубили топорами полыньи.
Приказ императора: гвардии немедленно разобрать крыши галерей, соединявших его с главным корпусом дворца, отрезая огонь от Эрмитажа с его бесценной сокровищницей. Служивые бойко полезли на крышу, по чердаку добрались до слухового окна (близ чердака малой церкви), потом по снегу и обледенелым листам – до Концертной залы. Как и всегда в подобных случаях, выяснилось, что ломы ржавые, а топоры тупые. Ломать такими кровлю на ветру – сродни штурму крепости. Штурмовщина и началась, сам император смотрит.
С горем пополам выворотили кровлю, но ветер раздул пламя еще сильнее, и теперь полыхало уже в нескольких местах. Рухнули балки и перекрытия верхних этажей. Искры сыпались как при фейерверке. Николай махнул рукой – хрен с ним, с дворцом, спасайте Эрмитаж, стройте отсекающую стену. Остальным гвардейцам – марш в Фельдмаршалскую залу и Галерею 1812 года, выносите кто что может. Служивые, как полчища степняков, с посвистом кинулись спасать государево имущество. Рванули в Арабский зал – там штандарты и знамена гвардии, плевать, что все горит, – гвардия не сдается. Тащили портреты героев войны, канделябры, часы, картины, кресла, статуи, китайскую мебель, фарфор, хрусталь, зеркала, ковры, посуду, белье. Сюда же тащили нехитрый скарб лакеев и горничных, инвалидов и ветеранов.
